Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

Затем Бетт выкладывает на стол чепчик. Самый простой, предназначенный, чтобы немного прикрыть лоб и уши. Точно такой же носит и она сама, да и все деревенские женщины. В памяти моей мелькает давнее воспоминание: мама снимает с головы такой чепчик и кладет его на стол.

– Ну, надевай, – говорит Бетт.

Я надеваю чепчик. Она смеется, качает головой и гораздо глубже натягивает его и на затылок, и на лоб, старательно запихивая под него каждую выбившуюся прядку волос. Потом она снова отступает от меня и смотрит, сурово сложив на груди руки. Мне становится не по себе, да и чепчик неприятно сдавливает голову.

– Ну вот, теперь ты почти готова, – говорит она. – Нет, погоди, а башмаки-то!

И Бетт, взяв свечу, направляется в другую комнату, а я остаюсь сидеть за столом. Вокруг стоит тишина, комната освещена лишь колеблющимся пламенем, горящим в очаге; слышится тихое потрескивание дров и далекий гул морских волн. Меня опять охватывает ощущение покоя.

Тем временем возвращается Бетт. Вытирая пыль с пары коричневых кожаных башмаков, она говорит:

– Старые, ты уж извини.

В детстве у меня тоже были башмаки. Новенькие, кожаные. Помнится, я все смотрела на их сверкающие мыски. Но теперь даже вспомнить не могу, каково это – чувствовать свои ноги обутыми.

Бетт, опустившись на колени и поставив башмаки передо мной, помогает мне обуться. Я с легкостью всовываю ноги в башмаки, но они слишком велики мне. Хотя, когда Бетт их туго зашнуровывает, они перестают с меня сваливаться, и я, по крайней мере, хотя бы могу стоять вполне нормально.

Бетт садится возле стола и говорит мне:

– А теперь пройдись.

Я делаю шаг, но слишком широкий, и слишком высоко поднимаю ногу, так что сразу теряю равновесие. Да и башмаки какие-то очень тяжелые.

Бетт смеется:

– Давай, давай, походи немного, поупражняйся. Тут все дело в практике.

Я начинаю ходить по комнате, но шаги по-прежнему делаю слишком большие, да и двигаюсь так медленно, словно бреду по пояс в воде.

– До чего ж ты на утку похожа, – говорит Бетт.

– У меня никогда не получится! – Я в полном отчаянии, мне просто плакать хочется, однако я не плачу, а смеюсь вместе с Бетт.

Отсмеявшись, она вытирает глаза и ободряюще мне улыбается:

– Да все у тебя получится! Продолжай упражняться.

Я хожу и хожу кругами – мимо очага, мимо двери в спальню, мимо входной двери, мимо сковородок на стене – и чувствую, что постепенно шаги мои становятся мельче, да и двигаюсь я ловчее.

– Ну вот видишь! – радуется Бетт. – У тебя отлично получается!

Я решаю минутку передохнуть. У меня кружится голова и от бесконечного хождения по комнате, и от той неожиданной смены событий, которая привела меня в этот дом и заставила надеть чужую одежду. Бетт потихоньку начинает готовить ужин, а я иду в спальню, подбираю с пола свои прежние лохмотья и застываю с ними в руках, не зная, может, мне стоит снова в них переодеться.

Бетт, заметив мои сомнения, вытирает руки о фартук и, засовывая под чепчик выбившуюся прядку волос, говорит:

– Останься так. Покажи ему.

Уже в дверях я снова поворачиваюсь к ней – к этой женщине, которую почти не знаю, но которая столько со мной возилась, одевала меня, обмывала, говорила со мной ласково, как с ровней.

– Я не знаю, как мне тебя…

Она не дает мне договорить:

– И не нужно. Считай, что ты просто покупаешь у меня кое-какую одежонку, вот и все.

Я киваю, благодарная за эти слова не меньше, чем за одежду.

– Твоя мать однажды очень нам помогла, – говорит Бетт. – Мы тогда еще только поженились, и сети Натаниэля куда чаще приходили пустыми, чем полными. А она не только заклятье на нашу лодку наложила, но и сказала, в какой части залива улов более щедрый. С тех пор мы ни дня не голодали.

А когда я уже пошла прочь, шаркая ногами и с непривычки скребя по земле носами башмаков, она крикнула мне вслед: