Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

Самые большие опасения вызывает у меня подарок, приготовленный для мамы. Как известно, она всегда требует, чтобы все, что «проникает в наш дом через эту дверь», имело некое полезное предназначение. А я собираюсь подарить ей обыкновенную безделушку.

Взяв в руки предназначенное ей ожерелье, она нервно сглатывает и долго на него смотрит. Веселые камешки поблескивают на ее загрубелой ладони.

– Ох, девочка, – наконец говорит она. – Тебе не следовало тратить первые же заработанные деньги на такую старую каргу, как я.

– Никакая ты не карга! Ты моя мама!

Она гладит меня по щеке, и мне хочется прижать ее руку и никогда не отпускать.

– Оно очень красивое, – говорит она, надевая ожерелье. – Я не буду снимать его ни днем ни ночью, и тогда мне будет казаться, будто ты все время со мной.

Я киваю, обнимаю ее и шепотом спрашиваю:

– Он что, снова приходил? Этот Райт?

Она качает головой:

– Нет, но я… до меня разные сплетни долетают, и, судя по всему, он… – Мать замечает, что Энни смотрит на нас, и глотает конец фразы.

– Ничего, все будет хорошо, – говорю я, хотя меня почти тошнит от страха, так что губы плохо слушаются.

Мама с готовностью приглаживает волосы, соглашаясь со мной:

– Да, конечно. Особенно теперь. Ну, рассказывай, как там у тебя все складывается.

Итак, подарки розданы, роскошества жизни на ферме описаны, пора и за привычные дела приниматься, и мы с мамой начинаем растирать в порошок сушеную ромашку. Нужно приготовить отвар для Эллис Тернер, хоть ее вроде бы уже и оставил тот дух, что так долго мучил. Однако, по словам мамы, порой она все еще страдает от приходящих ей в голову диких мыслей и страхов. Мы стоим рядышком, помешивая отвар в котелке над огнем, и я на мгновение представляю себе, что никуда отсюда и не уходила, что сегодня ночью я снова буду спать рядом с Энни и она, как всегда, свернется калачиком у меня под боком.

Но за окном меркнет дневной свет, и я понимаю, что мне пора уходить. Мы с Энни набираем в очаге золы, высыпаем ее кольцом вокруг нашей лежанки, и я подвожу сестренку к открытой двери, чтобы осмотреть ее кожу. Мама заверяет меня, что утром ее осматривала, но я должна проверить сама.

Энни мерзнет, подпрыгивает, обхватывает себя худенькими руками-веточками.

– Холодно как! – с упреком говорит она. – Ты лучше останься ночевать, а утром посмотришь.

– Не могу я остаться, Энни. – Я развожу ее руки в стороны, чтобы осмотреть их со всех сторон и под мышками.

– А почему?

– Я теперь должна жить на ферме. Или ты забыла?

Она на мгновение застывает, ее влажные карие глаза смотрят на меня с такой мольбой, что мне становится не по себе.

– Но почему?

– Потому что я должна там работать и приносить вам еду. Потому что тогда у всех нас жизнь станет лучше.

Она, скрестив руки на груди, возмущенно топает грязной ногой:

– Как это она станет лучше, если тебя с нами не будет?

Я пытаюсь ее обнять, притягиваю к себе, но она вырывается и спрашивает:

– А кто будет охранять меня от опасности?

Я, с трудом проглотив застрявшие в горле слезы, заставляю себя спокойным ровным тоном сказать:

– Мама будет каждое утро проверять, нет ли на тебе отметины. Джон будет каждый вечер звонить в колокольчик. Здесь ты всегда будешь в безопасности.

Но Энни не желает встречаться со мной взглядом, не желает даже лицо поднять. Слезы ручьем текут у нее из глаз, капают с подбородка, оставляют следы на пыльном полу, я вытираю их, и мне больно так, словно каждая ее слезинка, попадая мне на кожу, превращается в каплю расплавленного металла.

Но остаться я не могу. Мама обнимает меня, берет мое лицо в ладони и улыбается мне почти так же, как я только что улыбалась Энни.

– Я горжусь тобой, девочка, – тихо говорит она.

Даже Джон дружески хлопает меня по плечу.

Я в последний раз опускаюсь на колени перед Энни, обнимаю ее и обещаю: