Ведуньи - Элизабет Ли (2021)

Я, морщась, допиваю отвар – вкус все-таки очень противный, а в непроцеженной жидкости полно травяных остатков, – и киваю в знак того, что все поняла. Можно лишь надеяться, что отвар из этих трав будет достаточно долго обеспечивать мою безопасность. Мы с Дэниелом уже открыли для себя целый новый мир, и теперь у нас нет никакой возможности повернуть обратно.

Мать, вытянув через стол руку, накрывает ею мою ладонь.

– Что бы ни случилось, девочка, помни: здесь твой дом. Всегда. Впрочем, ты и так это знаешь, правда?

Я с облегчением ставлю чашку на стол – все, больше я ни капли этой гадости проглотить не в состоянии, меня и так уже подташнивает. Я пожимаю мамину руку:

– Да, я знаю, мам.

А она, стиснув мои пальцы и слегка качая головой, говорит:

– Ну, а теперь рассказывай о своей распрекрасной жизни на ферме. Я хочу знать все…

И тут распахивается дверь, влетает Энни, бросается прямо к маме на колени и безудержно рыдает. Мы с мамой переглядываемся поверх ее головы, и я предполагаю, что, наверное, какой-нибудь лисенок осиротел или еще что-нибудь в этом роде случилось. Во всяком случае, я на это надеюсь.

Но все гораздо хуже. Когда Энни вновь обретает способность говорить, она сквозь горькие слезы выпаливает:

– Там эта девушка висит! В лесу! На ветке!

* * *

Мы, не говоря ни слова, бегом бросаемся следом за Энни. Она показывает нам путь и бежит на удивление быстро да еще и маму за руку тащит.

Ступни девушки застыли в воздухе примерно на уровне моих колен. Совсем недалеко от земли, которая могла бы ее спасти.

На шее у нее обрывок простыни, второй конец которого привязан к ветке. На нас с распухшего почерневшего лица тупо смотрят мертвые глаза. Изо рта торчит язык, раздувшийся, как гнилая рыба.

Смерть бедняжки не была ни быстрой, ни милосердной. Она довольно долго задыхалась, тщетно пытаясь дотянуться пальцами ног до земли, а жизнь тем временем понемногу утекала из ее тела, и рядом не было ни одной доброй души, никого, кто мог бы дернуть ее за ноги, сломать ей шею и спасти от дальнейших мучений.

На ее искаженном лице и сейчас видны следы слез.

* * *

Мама идет медленно, словно согнувшись под тяжестью того, что мы только что видели. Когда мы с ней прощаемся, она бережно закутывает меня в шаль, как маленькую, и сует мне в руки узелок с сухими травами. Потом берет мое лицо в ладони, целует и говорит:

– Расскажешь об этом только тому, кому полностью доверяешь. О нас даже не упоминай. Нельзя допустить, чтобы нас еще и с этим преступлением связали. И постарайся сделать так, будто нашел ее кто-то другой, а не ты. Сейчас ни в коем случае нельзя допустить, чтобы стало известно, кто ты такая.

Я быстро обнимаю ее и наклоняюсь к Энни. Она завернулась в мамину юбку, сосет большой палец и смотрит на меня своими карими глазками.

Я целую ее в щеку. Пожалуй, она все-таки чуточку поправилась.

– Не бойся, – говорю я, – мама никогда не даст тебя в обиду. А та девушка теперь спокойно уснула.

– Бедняжка, – вздыхает мама, когда я выпрямляюсь. – Отныне душа ее так и будет бродить по лесу вместе с другими неприкаянными душами.

* * *

Дэниел как раз ставит лошадей в конюшню. Слава богу, рядом больше никого нет, и мне ни перед кем не нужно притворяться. Лишь мельком взглянув на мое лицо, он хмурится, подходит ко мне, обнимает, и я тут же выпаливаю:

– Филлис! Филлис в лесу повесилась!

Половина правды

Дэниел считал удары колокола. Шесть, как всегда, в честь умершей женщины; потом еще по одному за каждый год, что Филлис прожила на свете. Ей было всего четырнадцать.