Мудрость толпы - Джо Аберкромби (2021)

Броуд не был бы удивлен, если бы и подкупила. Он предупреждал Судью, что это ошибка – дать Савин возможность высказаться. Но та была настроена дать большое представление. Унизить Савин, а не просто наказать. Пока что из этого ничего не получалось.

Впрочем, его-то больше всего заботило письмо. Тяжелое, оно было зажато в его потной руке. Словно квадрат раскаленного железа.

Он не мог перестать думать о Лидди и Май. Обо всем том, что он сделал с тех пор, как они виделись в последний раз. О том, как они посмотрели бы на него сейчас… Разочарование и откровенный ужас на их лицах… Он даже не был пьян; фляжка, нетронутая, лежала в его кармане, но в голове все равно кружилось.

Суорбрека уже освистывали. В самом прямом смысле, как в старых театрах, когда пьеса начинала надоедать публике. Сжигатели выглядели обеспокоенными. Баннерман стоял возле скамьи подсудимых со сложенными на груди руками, хмуро и тревожно поглядывая в сторону галерей.

Броуд развернул письмо. Он уже почти не помнил, как выглядит почерк Май. Да и вообще, из него был никудышный читатель, даже со стекляшками. Перед глазами все плыло. Народный Суд куда-то делся. Нервное болботание Суорбрека, задающего вопросы, холодные и резкие ответы Савин, брюзжание Сарлби и растущий гомон публичных галерей – все исчезло.

Читая письмо, он слышал только голос Лидди. Голос Лидди и голос Май.

Гуннар. Отец.

Люди говорят, что ты попал в беду. Говорят, ты потерял себя. Нам тебя не хватает. Каждый день мы вспоминаем о тебе.

Мы знаем, кто ты. Наш муж и отец. Добрый человек. Тебе нужно просто это вспомнить.

Каждый день мы надеемся, что скоро тебя увидим.

Твоя семья:

Лидди и Май.

Добрый человек… Что-то закапало на бумагу, и чернила потекли. Пот со лба, что же еще. Он скомкал письмо в кулаке, стащил с себя стекляшки и вытер лицо татуированной тыльной стороной ладони. Его рука тряслась.

– И теперь, – вопил Суорбрек, – вы хотите, чтобы мы поверили, будто вы обратили все свои, несомненно, выдающиеся способности на благотворительные проекты? Что великая эксплуататорша стала великой филантропкой!

– Я открыла свой дом для сирот, – отвечала Савин еще более резким тоном, чем прежде. – В трущобах я пытаюсь раздавать хлеб и уголь нуждающимся. Знают Судьбы, их у нас предостаточно.

– Да неужели?

На лице Суорбрека заиграла коварная улыбка. Он решил, что подловил ее, словно удильщик, подцепивший на крючок невиданных размеров рыбу и затаскивающий ее в лодку.

– Есть множество людей, для которых Великая Перемена не изменила практически ничего, – продолжала Савин. – Люди сидят без работы, без пищи, без топлива. Пропасть между богатыми и бедными зияет еще шире, чем прежде. Я просто прикладываю все силы, чтобы как-то сократить это расстояние.

– Вы действительно осмеливаетесь это утверждать? – Голос Суорбрека звучал торжествующе.

– Нет, – отозвалась Савин. – Это утверждаете вы.

– Что?..

Засунув руку под приникшее к груди дитя, она вытащила что-то наружу. Покрытый пятнами, потрепанный, напечатанный на дешевой бумаге, разлохматившийся на краях памфлет – но имя автора было напечатано очень крупными буквами. Достаточно крупными, чтобы их могли разглядеть все присутствующие в суде.

– «Любимица трущоб», – прочла Савин. – Автор: Спиллион Суорбрек.

Броуд вспомнил тот день, когда памфлет появился на свет, их экскурсию к Трем Фермам – и поневоле фыркнул. Ее дерзостью нельзя было не восхититься.

– Я… э-э… – Суорбрек покраснел так, что мог поспорить цветом со своим костюмом. – Я не уверен… что припоминаю…

– Позвольте мне освежить вашу память чтением одного типичного пассажа.

Савин встряхнула памфлет, разворачивая его, и, продолжая покачивать младенца, принялась читать: