Земля матерей - Лорен Бьюкес (2020)

– Ага! – кричит Ирвин, вырываясь из кукурузного поля в точности как маньяк из фильма ужасов. Майлс успевает увернуться, но Ирвин хватает Эллу. – Вы полагаете, что можете шпионить за людьми? – Он трясет ее за плечо, его лицо раскраснелось так, что лопнувшие вены на щеках выступают подобно жилкам на мраморе. – Ах вы, маленькие мерзавцы! Мы обязательно поговорим с вашими родственниками, это уж точно, блин! Посмотрим, что скажет директор. Уверен, она что-нибудь скажет! Вышвырнет вас отсюда, маленьких мерзавцев!

– Отпустите ее! – Майлс старается запрыгнуть Ирвину на спину, но с таким же успехом он мог бы пытаться забраться на толстое мясистое дерево, а с физической ловкостью у него всегда было плохо. Всего одно короткое мгновение триумфа, когда Ирвин вздрагивает под тяжестью его тела, но затем Майлс соскальзывает вниз. Он падает на копчик с такой силой, что у него перехватывает дыхание, а перед глазами темнеет (тень пролетевшего над головой Стервятника смерти).

– Твою мать… – вырывается у него, но это лишь выдох, скорее писк. Во рту тошнотворный вкус унижения. Элла высвободилась. Она стоит, потирая плечо, потрясенная, а может быть, стыдясь за него. Майлс не может взглянуть ей в глаза.

– Поосторожнее, мальчик, если не хочешь ушибиться, – насмешливо говорит Ирвин, наклоняясь, чтобы предложить ему руку. – Разве ты не знаешь, что нападение на мужчину считается государственной изменой? – Он фыркает.

Не обращая внимания на протянутую руку, Майлс самостоятельно поднимается с земли.

– Детей обижать нельзя, – выпаливает он. У него в голове эта фраза звучит более красноречивой, более дерзкой. Дерзкоречивой.

– Дети, блин! – презрительно фыркает Ирвин. – Я в вашем возрасте уже работал. И мой папаша за подобные штучки надрал бы мне задницу.

– Это насилие над детьми, – говорит Майлс. – Детей бить нельзя.

Ирвин заливается краской до самой шеи, тем самым розоватым цветом свежей печени, который обнажается, когда тело вскрывают для операции. Отец Майлса смотрел вместе с ним видео с операций на «Ютубе», потому что «нужно знать, из чего ты состоишь».

– Заткни свою лживую пасть! Я тебя пальцем не тронул! И если ты станешь уверять в обратном…

Только тут до Майлса доходит, что его неверно поняли.

– Я имел в виду, это ваш отец не имел права вас бить. Это насилие над детьми. Он не должен был так делать. Это неправильно.

– Майлс! – предупреждает Элла, как будто он сам не понимает, что этот паровоз уже прыгнул через акулу, через горящие обручи[41].

– Тебе меня жалко, вот как? Ты думаешь, мне нужна твоя жалость. И твоя подружка тоже? Вы думаете, что можете сочувствовать мне своими кровоточащими сердцами? – Ирвин делает шаг к нему. Майлс усилием воли напрягает мышцы ног, превращая их в стальные балки, вмурованные в камень, покрытые адамантом, чтобы не двинуться с места. Но он отступает назад. Совсем немного. Всего на один шаг, может быть, на два. Но все-таки это слишком много. Силы воли не хватило.

– Это не… – начинает было он.

Ирвин хватает его за щеку, с силой, так, что останется след, так, чтобы привлечь его к себе.

– Мне жалко твоих родителей. За то, что у них такой глупый слабый хлюпик. – Каждое слово подобно удару под дых. Как будто ему есть какое-то дело до того, что думает о нем Ирвин. – Ах ты, неженка! Вероятно, твой старик умер от стыда раньше, чем его доконал ЧВК.

Он резко отпускает Майлса, и тот второй раз за две минуты падает на задницу.

– Долбаный маленький хлюпик, – бросает Ирвин и не спеша уходит, уверенный в том, что Майлс не ответит, не схватит камень и не треснет его по затылку, не станет колотить по голове до тех пор, пока он не сможет уже больше встать, и тогда им придется где-то доставать лопаты, чтобы закопать труп. И Майлс этого не делает. Он даже не кричит вслед его отступающей спине: «Да пошел ты!..», потому что никакое это не отступление, это презрение, и это невыносимо.

– Как ты? – спрашивает Элла.