Там, где раки поют - Делия Оуэнс (2019)

“До того дня, когда я заблудилась на болоте”, – подумала Киа. Она смотрела на картину – нежные краски, безмятежность. Даже из безумия Ма сумела извлечь красоту. Глядя на эти картины, можно было решить, что на них счастливейшая из семей – живут у моря, резвятся под сияющим солнцем.

– Ма была одинока, оторвана от всех. В таких обстоятельствах люди меняются.

Киа аж застонала:

– Прошу, не говори мне про одиночество. Не надо мне объяснять, что оно творит с человеком. Я на себе испытала. Я и есть ходячее одиночество! Я прощаю Ма за то, что она ушла, но не понимаю, почему она не вернулась, почему бросила меня. Ты наверняка не помнишь, но после ее ухода ты мне сказал как-то, что лиса, бывает, бросает лисят, если не может их прокормить или если она попала в беду. Что лисята погибнут – да они бы и так погибли, – зато лиса доживет до лучших времен, вырастит новый выводок. С тех пор я много про это читала. В дикой природе – в глуши, там, где раки поют, – такое поведение, внешне жестокое, позволяет самке оставить больше потомства, да и генетическая программа – бросать детенышей в тяжелые времена – передается по наследству. Из поколения в поколение. И у людей та же история. Некоторые действия, по нынешним меркам варварские, когда-то помогали нашим предкам выжить, выбраться из любой трясины. Благодаря этому живы и мы. Эти инстинкты заложены в генах и при определенных обстоятельствах могут проявиться. В нас дремлет наша первобытная сущность – то, благодаря чему люди выжили. Может, и в Ма проснулась эта генетическая память – первобытная, теперь ненужная – и заставила ее бросить нас, из-за отчаяния и ужаса, оттого что жить с Па было и вправду опасно. Но это не оправдание, она должна была остаться. Зная, что такое заложено в нашей природе, можно простить даже самую плохую мать. И я понимаю, почему она ушла, но не понимаю, почему не вернулась. Почему не написала мне ни строчки. Она ведь могла писать мне письмо за письмом, год за годом, и хоть одно бы дошло.

– Думаю, есть в жизни многое такое, чего нельзя объяснить, остается только простить – или не простить. Я не знаю ответа. Может, его и нет. Мне жаль, что принес дурную весть.

– Почти всю жизнь я прожила одна, не имея никаких вестей от родных. И вот внезапно обрела брата и потеряла мать.

– Прости меня, Киа.

– Ты ни в чем не виноват. На самом деле Ма я потеряла много лет назад, а сейчас ты вернулся, Джоди. Слов нет, как я хотела тебя увидеть. Не было в моей жизни счастливей дня – и печальней.

Киа легко коснулась его руки. Джоди уже успел понять, до чего скупа она на ласку.

Они вернулись в хижину, и Джоди обвел взглядом новую мебель, свежевыкрашенные стены, самодельные кухонные шкафчики.

– Как же ты управлялась одна, Киа? До того как вышла книга, где ты брала деньги, одежду?

– А-а, это длинная и нудная история. В основном продавала Скоку мидий, устриц, копченую рыбу.

Джоди расхохотался:

– Скоку?! Сто лет о нем не вспоминал! Как он, жив-здоров?

Киа не рассмеялась.

– Скок все эти годы был мне другом – лучшим, единственным. Он и есть моя семья, чайки не в счет.

Улыбка сошла с лица Джоди.

– Разве у тебя не было в школе друзей?

– За всю жизнь я в школе проучилась один день. – Киа усмехнулась. – Меня там задразнили, и больше я туда не возвращалась. Неделями пряталась от инспекторов. Тут мне твоя наука и пригодилась.

Джоди был потрясен.

– Как же ты читать научилась? Ты же книгу написала!

– Вообще-то читать меня научил Тейт Уокер.

– Вы с ним видитесь?

– Изредка. – Киа подошла к плите. – Еще кофе?

Здесь так и веет одиночеством, думал Джоди. Об одиночестве говорило все: и несколько луковиц на дне корзины, и сушилка с одной-единственной тарелкой, и кукурузный хлеб, бережно завернутый в посудное полотенце, как у старушки-вдовы.

– Мне хватит, спасибо. Прокатимся по болоту? – предложил Джоди.