Мёртвое озеро - Рэйчел Кейн (2018)

– Не могу. – Я делаю глоток кофе, но во рту у меня все равно сухо. Я сижу лицом к окну, а Сэм напротив, и лампа заливает его лицо желтоватым светом, неярким и в то же время безжалостным. Этот свет выделяет тонкие морщинки вокруг глаз, складки, бегущие от крыльев носа к уголкам губ, странную вмятинку над левой бровью. Бледную, почти невидимую паутинку шрамов, тянущуюся из-под волос на правую щеку. Блики этого света отражаются в глазах Сэма, делая его взгляд почти гипнотическим. – Я вижу ее все время. В памяти. Когда бы я ни закрыла глаза, я вижу ее.

– Ее звали Кэлли, – говорит он мне. Я уже знаю это, но почему-то было легче думать о ней как о «трупе», «девушке», «жертве». Присвоить ей имя, слышать, как он произносит это имя со смесью любви и скорби, – это больно. – Я потерял ее след, когда нас отдали в разные приемные семьи, но потом нашел ее… нет, это она нашла меня. Она написала мне, когда я был в армии.

– Даже представить себе не могу, что ты чувствуешь, – говорю я ему. Мои слова искренни, но Сэм, похоже, не слышит меня. Он думает о живой девушке, а не о мертвой, которую помню я.

– При любом удобном случае Кэлли связывалась со мной по Скайпу. Она только что поступила в Уичитский университет. Никак не могла выбрать специальность – то ли компьютеры, то ли искусство, – и я сказал ей, что нужно быть практичной и выбрать компьютеры. Вероятно, следовало сказать ей, чтобы сделала так, как ей будет лучше. Но, ты понимаешь, я думал…

– Ты думал, что у нее есть время, – заканчиваю я в наступившем безмолвии. – Я и представить не могу, Сэм. Прости меня. Мне очень…

Голос, к моему ужасу, пресекается, я не могу выговорить больше ни слова и чувствую, как внутри у меня все разлетается на осколки. До сего момента я и не осознавала, что сделана из стекла, и тут все куда-то пропадает, остаются лишь слезы, каких я никогда прежде не проливала, цунами горя, гнева, обиды, ужаса, ощущение предательства и вины, и я отставляю чашку и рыдаю, уткнувшись лицом в ладони, словно мое сердце разбивается на части, как и все остальное во мне.

Сэм ничего не говорит, даже не двигается, только подталкивает ко мне через стол рулон бумажных полотенец. Я отрываю сразу здоровенный кусок и прижимаю к лицу, пытаясь заглушить свое горе, свою вину, невероятно острую боль, от которой я отстранялась так долго и никогда не сталкивалась с ней напрямую.

Не знаю, как долго мы сидим так. Достаточно долго, чтобы ком бумажных полотенец промок от слез, и, когда я роняю его на столешницу, он плюхается с мягким, влажным шлепком. Я бормочу дрожащим голосом какие-то извинения и убираю за собой со стола, относя мокрые салфетки в мусор, а когда возвращаюсь, Сэм говорит:

– Во время суда над твоим мужем я был далеко оттуда, но каждый день просматривал новости. Я думал, что ты виновата. А потом, когда тебя оправдали… я решил… я решил, что тебе просто все сошло с рук. Я думал, ты ему помогала.

Сейчас он в это не верит: я слышу боль в его голосе. Я ничего не говорю. Я знаю, почему он так думал. Я знаю, почему все так думали. Какой же дурой надо быть, чтобы подобное творилось в твоем доме, в твоем браке, без твоего ведома и участия? Я до сих пор смутно удивляюсь тому, что меня вообще оправдали. Я весьма далека от того, чтобы простить Джину Ройял. Поэтому я говорю:

– Мне следовало знать. Если б я остановила его…

– Ты была бы мертва. И твои дети, возможно, тоже, – произносит Сэм без тени сомнения. – Знаешь, я приезжал навестить его. Мэлвина. Я должен был посмотреть ему в глаза, я должен был знать…

У меня перехватывает дыхание при мысли о том, что он был там, в «Эльдорадо», быть может, сидел на том же самом стуле, глядя в лицо Мэлвину. Я думаю о том разъедающем ужасе, который внушает мне Мэлвин. Я представить не могу, каково это было для Сэма.