Стеклянные дома - Луиза Пенни (2019)

– Нет. Обучаемый – актер. Он делает вид, что получает удар. При первом неправильном ответе удар слабенький и у испытуемого не возникает никаких затруднений. Однако с каждым неправильным ответом ток якобы усиливается. По мере продолжения эксперимента и увеличения числа неправильных ответов обучаемый все больше путается. Теперь электрические разряды вызывают у него сильную физическую боль. Он просит остановить эксперимент, но ученый говорит, что это невозможно, и приказывает испытуемому продолжать.

– А его это не беспокоит? – спросила Клара. – Испытуемого то есть.

– Вот это любопытный вопрос, – сказала Мирна. – Насколько мне помнится, он смущен и сомневается, но ученый заверяет его, что все остальные доводили эксперимент до конца и он тоже должен.

– И он продолжает? – спросила Клара.

– Да. В конечном счете обучаемый начинает плакать, молить, кричать, пытается вырваться. Ученый приказывает испытуемому дать еще удар. Испытуемый знает, что удар будет сокрушительный, возможно, даже смертельный. Ученый объясняет ему, что он не делает ничего плохого. И напоминает, что все остальные доводили эксперимент до конца.

В комнате воцарилась тишина, только огонь потрескивал в печке.

– И он посылает очередной удар, – тихо завершила рассказ Мирна.

Рейн-Мари и Клара уставились на нее. Они забыли о вине и сыре. Огонь погас. Веселый чердак в прелестной деревеньке превратился в лабораторию с ученым, обучаемым и испытуемым. И отвратительной правдой.

– Но это был исключительный случай? – спросила Клара.

– Нет, – ответила Мирна. – Эксперимент проводили на сотнях испытуемых. Не все из них доходили до конца, но большинство доходило. Гораздо больше людей, чем вы можете себе представить.

– Или надеяться, – добавила Рейн-Мари.

– Они всего лишь исполняли приказ, – сказала Клара. Потом обратилась к Рейн-Мари: – Ты бы включила ток в последний раз?

– Если бы ты спросила у меня пять минут назад, я бы с полной уверенностью ответила «нет». Но теперь? – Она вздохнула. – Я не уверена.

Арман кивнул. Это было страшное признание. Однако смелое. Первый шаг к тому, чтобы не выполнить приказ.

Не прятаться от монстра. Признать его существование. Понять, что речь идет не о какой-то горстке злобных людей. Не о «них». О нас.

То был один из ужасов Нюрнбергского процесса. Процесса над Эйхманом. То, о чем сегодня начисто забыли. Банальность зла.

Не брызгающий слюной безумец. А совестливые мы.

– «Всегда слушайся голоса совести»,[37] – тонким голосом пропела Клара, и ее слова растаяли над жаркой печкой. – Оказывается, это не так уж легко.

– Почему вы говорили о Пиноккио? – спросил Арман.

Он начал подозревать, что это был не просто рассказ Рейн-Мари о ежевечернем ритуале чтения для Оноре.

– Да глупости, – отмахнулась она. – В особенности теперь, после того, о чем мы только что говорили. Не бери в голову.

– Нет, серьезно, – настойчиво произнес он.

Рейн-Мари посмотрела на Клару, и та подняла брови.

– Давай же, – подстегнула ее Клара и получила «ну спасибо» во взгляде Рейн-Мари.

– Вы помните, почему Пиноккио не был настоящим мальчиком? – спросила Рейн-Мари у Мирны и Армана.

– Потому что его вырезали из дерева? – ответила вопросом Мирна.

– Да, и поэтому тоже, – согласилась Рейн-Мари. – Но по-настоящему ему мешало стать человеком отсутствие совести. В фильме роль учителя играет Сверчок Джимини. Он объясняет Пиноккио, что хорошо, а что плохо.

– Сверчок как кобрадор, – сказала Клара. – Поющий и танцующий, но тем не менее.

– Есть разница между слабой совестью, совестью, сбитой с толку, и отсутствием совести, – заметил Арман.

– А знаете, как психотерапевты называют случаи полного отсутствия совести у человека? – спросила Мирна.

– Диссоциальное расстройство личности? – предположила Рейн-Мари.