След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

Дьяченко перекрестился и шагнул на ближнюю кочку. Громкий выдох облегчения донесся до Кужмы. Григорий молчал. Семен попробовал следующую, чуть не соскользнул, но удержался. Старик видел, как он мелко крестится – от страха слева направо, а не как положено. Оставалась еще одна кочка, а через пару шагов от нее зеленую ряску уже неоспоримо разделяла надвое широкая полоса травы. Сквозь нее, как лысина через редкий волос, просвечивала спасительная земля, укрытая листвой.

До третьей кочки длины шага не хватало. Семен напрягся, присел, оттолкнулся – и сиганул так, что Кужма испугался: перелетит! Дьяченко приземлился точно на бугорок, но потерял равновесие, вскрикнул и опрокинулся в воду. Зелень разошлась, и Семена обступила вода. Он ухватился за жесткие стебли, подтянулся, но кочка ходила под ним ходуном, точно буй, не выдерживающий веса пловца. Семен, рыча и дергаясь, все-таки исхитрился взвалиться на нее брюхом и затих. Ноги его в зеленых рясочных штанах торчали над водой как две коряги.

Он долго лежал, приходя в себя. Когда Савелий перестал слышать тяжелое хриплое дыхание, Дьяченко встал сначала на колени, потом очень осторожно, как больной, ожидающий в любую секунду укола боли, выпрямился в полный рост. Болото покачивалось, обеспокоенное недавним вторжением.

Григорий молчал.

Обернувшись назад, Семен изумленно ахнул, словно не веря, что ему удался такой прыжок. До земли оставалось всего ничего. Он отер мокрой рукой полосу грязи с лица и уверенно шагнул на тропу.

А затем случилось странное. Трава плавно разошлась. Вместе с ней растянулись в стороны листья, точно наклеенные на черную глянцевую парниковую пленку, и тропа обернулась тем, чем и была с самого начала: обманкой, прихотью болота. Глянцевая пленка обняла ноги Семена до колен и неторопливо потянула вниз. Тот забился, как птица, попавшая в силки. Не за что было ухватиться, не на что опереться. Чем больше он вырывался, тем выше поднималась грязь. Кужма вдруг понял, что это сам Дьяченко проваливается в болото. Семен тоже осознал, что только ухудшает свое положение, и замер. Выкаченные глаза в панике шарили вокруг, ища спасения.

– Гриша, – прошептал Дьяченко. Голос скользил и таял среди осин.

Григорий не пошевелился.

– Гриша, спаси…

Охотник переступил с ноги на ногу.

– Христа ради! Гриша…

Семен вдруг разом просел еще на ладонь. Трясина засасывала его. Теперь над густой глянцевой чернотой оставалась только голова с дико вытаращенными глазами. Подул ветер, и на лоб Семену упал зеленый лист.

– Гриша! Спаси! – захрипел он отчаянно, зачем-то пытаясь сдуть этот лист, как челку, и терпя поражение даже в этой ничтожной борьбе. – Христа ради! Помоги! Умираю, Гриша!

Словно в ответ на его слова трясина поднатужилась и всосала его в свое чрево почти целиком. Оцепеневший Кужма видел, как исчез рот, нос Семена, и наконец глаза его, полные безмолвного ужаса, исчезли тоже. Послышался негромкий всхлип, и Семен пропал совсем. На поверхности остался зеленый осиновый лист.

Григорий постоял, развернулся и пошел, грузно ступая, через лес в сторону деревни.

Добравшись до Камышовки, Савелий укрылся в заброшенной бане и трое суток просидел, стуча зубами, в сырой прохладной тишине, выходя лишь затем, чтобы прокрасться в ночи за водой к колодцу. Спал он мало. В первую ночь во сне к нему пришел Григорий: вырос в дверях и молча стоял, занимая весь дверной проем, пока прямоугольник света не зарос Григорием целиком. Савелий закричал и проснулся.

Кужма был уверен, что хуже этого кошмара ничего присниться уже не может. Дождавшись, пока хозяйка соседнего дома выскочит в магазин, он забрался в кухню и украл пачку соли. Широкая белая полоса, насыпанная по периметру баньки, успокоила старика. Он вывел на ней пальцем имя охотника и заснул.