След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

– Мои бабушка и дедушка были с Возняком в хороших отношениях. Я представила, как меня начнут расспрашивать, станут говорить, что я все вру, и стыдить за то, что я смею повторять бред старого алкаша… Будут упрекать, требовать, чтобы я созналась во лжи… Может быть, даже устроят очную ставку с охотником! Нет уж! Я уже проходила такое с моими родственниками. Мне бы никто не поверил. Но жить рядом с Возняком и представлять, как он загоняет меня в болото, догадавшись, что я все знаю… В общем, я не смогла. Мать разрешила мне не ездить в Камышовку, и со временем я все забыла. Заставила себя так думать.

Она помолчала, глядя в чашку.

– Макар, я могу спросить?

– Конечно.

– Григорий еще жив? Или нашли того несчастного зоотехника?

– Григорий жив и здоров, по-прежнему пользуется в деревне большим уважением. Семена Дьяченко так и не отыскали. Мы предполагаем, что Возняк замешан в убийстве еще одного человека.

Женщина сникла.

– Это моя вина. Я должна была предусмотреть… рассказать…

– Безусловно, – согласился Макар. – Это ведь не взрослый свидетель преступления должен был сообщить о нем в милицию, а одиннадцатилетний ребенок. Именно так! И охотник, возможно, прикончил еще одного человека не потому, что он убийца, а потому что вы двадцать семь лет назад не засадили его в тюрьму. Это исключительно ваша заслуга. Честно говоря, не понимаю, как вас земля носит.

Несколько секунд она изумленно смотрела на него и вдруг облегченно улыбнулась.

– Знаете, а ведь мои камышовские бабушка с дедушкой так бы и заявили. Серьезно! Клянусь!

– Отчего-то я не удивлен, – сказал Макар. – Именно те люди, которым ребенок не может рассказать правду из страха, что его опозорят, громче всех будут стыдить его за молчание.

* * *

Рано утром Григорий дошел до бани и забрал пустой термос, прислоненный к колоде. Следов не было: за ночь все занесло. Он принюхался, но учуял только дым от печных труб и особый запах первого снега, который исчезнет на глазах, не успеет закончиться день.

Этот снег пах иначе, чем тот, что застилал землю основательно. Григорий синоптикам не доверял, полагался на свой нос, и в деревне знали: как охотник скажет, так и будет. Скажет «растает» – не лежать белой крупе.

Дома тщательно вымыл термос, вытер насухо. Вечером пригодится.

Пока мыл, в голове крутилось разное. В основном – про сына.

Петра в деревне никто не любил. Даже родная мать его сторонилась, брезговала. То ли дело Ленька; при одном взгляде на него Анна разве что светиться не начинала. Целое солнце включалось внутри, и глаза сияли так, что Григорий забывал дышать. На него она так никогда не смотрела.

Молиться охотник не умел. Но двадцать пять лет спустя из глубины его души иногда поднималась немая благодарность, обращенная неизвестно к кому, за то, что жена умерла на год раньше младшего сына. У нее бы сердце разорвалось от горя, а такой участи для Анны он никогда не хотел.

А вот умри старший, жена, пожалуй, и слезинки бы не проронила.

Самое обидное заключалось в том, что Возняк ее понимал.

Петька с детства рос… не таким. Лицом пошел в отца: оно мало что выражало. Но Григорий хоть улыбался иногда. Петр улыбаться не умел, а когда ему было смешно, принимался тоненько хихикать. Однажды Григорий взялся обучить его улыбке. Поначалу ничего не выходило: Петька то левый угол губы тянул вбок, то правый, и перекошенная его морда выглядела жутковато. А когда добились, чтобы углы поднимались вместе, и Григорий поздравил себя с успехом, в комнату вошла Анна. Глянула на сына и выронила кастрюлю с кашей.

«Не улыбается – и бог с ним», – решил Возняк.

Иногда ему казалось, что старший сын – не из людского роду-племени, а деревянный чурбачок, в который недобрая колдовская сила вдохнула жизнь. Однако даже ее могущества не хватило на то, чтобы полено сделать человеком.