Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

– Не надо. Вряд ли на поминках Денис Иванович по прозвищу «Пресноводное» рассказал бы мне столько интересного.

– И о чем же?

– Скажи, что ты знаешь о Силотском и его друзьях? – вопросом на вопрос ответил Илюшин, направляясь к одиноко стоящей машине Сергея.

Бабкин недоуменно взглянул на него, пожал плечами:

– Их трое... Точнее, было трое. Дружат они со школы, каждый занимается своим делом и не лезет в дела других. Ланселот и Швейцарец ушли в бизнес, Крапивин – топ-менеджер в компании с иностранным капиталом. Что еще? Тебе нужны подробности о каждом?

– Нет. Ты все рассказал почти правильно. Но только почти. В одном очень важном моменте ты допустил ошибку.

– В каком же?

Они остановились возле машины, и Сергей выжидательно посмотрел на Макара.

– В том, который касается количества друзей. Их было четверо, друг мой. Четверо, а вовсе не трое!

* * *

Их было четверо. Сенька Швейцман по кличке Швейцарец, Димка Силотский, сам себя называвший Ланселотом, Денис Крапивин, вечный отличник с комплексом неудачника, и Коля Чешкин. Прозвища у Кольки не имелось – пытались звать его в классе «Чешкой», но как-то не прижилось, «Поэт» звучало слишком претенциозно, да и не соответствовало глуповатому Кольке. Даже не столько глуповатому... скорее, странному. Он некстати смеялся, иногда мог громко заговорить о чем-то своем на уроке, и постоянно писал – в дешевых блокнотиках, испещряемых крошечными червяками букв, которые никто, кроме него, не мог расшифровать.

Его и сестру воспитывал дед: мать умерла от рака, когда Полине был год, а отца их никто и не знал, в том числе они сами. Одни вспоминали военного, который останавливался в их городке на полгода, привезя с собой жену и троих детей, а потом, восемь лет спустя, Лидка сорвалась вслед за ним бог знает куда и вернулась, беременная Полинкой; другие уверенно говорили об актере, дважды приезжавшем с гастролями в их захолустный городок – как раз с той самой разницей в восемь лет, которая, по мнению этих других, все и доказывала; третьи и вовсе указывали на соседа-сапожника, но им веры не было никакой, потому что сапожник был очень светлый блондин, почти альбинос, и уже одно это делало совершенно невозможным его отцовство.

В одном сомнений не было: детей Лидка рожала от одного отца. Они и пошли в отцовскую породу, нисколько не похожие ни на мать, ни на деда, которого соседи и прочие любопытствующие увидели позже: невысокие, с густыми темными волосами, резкими порывистыми движениями, оба – с очень белой кожей, почти не загорающей на жарком летнем солнце. Воронята.

Среди остальных ребятишек, игравших во дворе, они смотрелись дичками – не столько из-за странноватой своей внешности, сколько из-за сильной внутренней обособленности, которая чувствовалась всеми, даже взрослыми. Удивительной и трогательной была забота старшего, Кольки, о младшей сестре: едва исполнилось Полинке девять месяцев и она пошла, как брат начал выводить ее во двор, ходил за ней, наклоняясь и придерживая ее за толстые ручки, поднятые вверх. А Полинка смешно перебирала кривыми ножками, крепенькими и короткими, косолапила по всему двору, одобрительно гудела что-то себе под нос, заливаясь смехом, когда брат подкидывал ее кверху, так что ножки взлетали выше головы.