Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

Девочка подняла лохматую черную голову – смешной толстенький домовенок – и посмотрела серьезно сначала на него, потом на брата. Тот слез с дивана, очень медленно подошел к деду и вдруг сделал неожиданное – обнял незнакомого пожилого человека, уткнулся в щетинистую шею и заревел, дергаясь худеньким тельцем, захлебываясь от рыданий. Ничего не понимающая Полинка заревела тоже, бросилась к брату, заколотила по коленке этого чужого, из-за которого плакал ее «Коя», но тут же замолчала, подхваченная сильной рукой, прижатая носом к плечу в ворсистой рубашке, от которой пахло чем-то горько-сладким, как от больной кошки Машки, отиравшейся по подъездам.

Чешкин гладил и обнимал обоих детей, тяжело дыша из-за кома, вставшего в горле, до тех пор, пока в дверях не показалась соседка, утиравшая слезы от жалости к «сиротинушкам». Тогда он встал, крепко сжимая руку мальчика, словно боясь выпустить ее, и попросил приготовить еду для детей, пока он занимается делами.

Три дня спустя, похоронив Лиду, они уехали на утреннем поезде – их провожала та же соседка, немного уязвленная тем, что Колька забыл про нее, как только увидел деда.

– Чужой человек, – ворчала Ирина Акимовна, – восемь лет внука не видел! А Колька от него не отлипает! Хоть бы помахал мне, что ли...

Но как только поезд тронулся и два детских личика с большущими темными глазами прилипли к стеклу, она всхлипнула и трижды перекрестила стоявшую за ними высокую фигуру с острой бородкой клинышком.

Владислав Захарович заменил своим внукам отца, мать и бабушку, был к ним внимателен и бесконечно добр. Но первые Колины странности стали настораживать его лишь через год после того, как он перевез внуков в Москву. Странности эти проявлялись и раньше, но Чешкин списывал их на психологическое потрясение от смерти матери. Мальчик мог часами сидеть, глядя в одну точку, на губах его играла полуулыбка, словно он видел что-то свое, не видимое другими. Но на вопросы деда он отрицательно качал головой, смотрел недоуменно карими глазищами, вокруг которых, как у его матери и бабушки, густились черные ресницы, бросавшие тень на белую тонкую кожу. Коля мог вскочить из-за стола, пуститься в пляс, размахивая руками, затем падал на живот, начинал кататься по полу, выкрикивая одно и то же слово, в исступлении молотил ногами по полу, и пару раз во время таких «припадков» крепко ударился головой о ножку стола. Испуганный Владислав Захарович категорически запретил ему подобные игры, и при нем Коля больше не повторял их, но Чешкин подозревал, что в его отсутствие мальчик может придумать что-нибудь и похуже. Няня Полины рассказала ему, что Коля перевешивался из окна, цепляясь пальцами ног за особым образом укрепленный стул, и раскачивался, взмахивая руками, на высоте шестого этажа. О том, что, услышав ее дикий крик, когда она раньше времени вернулась домой с «Полечкой», Коля едва не свалился за окно, няня сообщать не стала.

Владислав Захарович сводил внука по врачам. Ему говорили о гипервозбудимости, выспрашивали подробности родов у матери мальчика, но Чешкин ничем не мог помочь врачам: когда Лида рожала сына, они находились в ссоре и не хотели знать друг о друге. Обследования ничего не показали, и один из докторов, осматривавших мальчика, предложил «не беспокоить парня», утверждая, что тот постепенно избавится от странностей, а второй сосредоточенно выписал Владиславу Захаровичу рецепт на четыре лекарства, расписав по часам, как их принимать. Вернувшись домой и прочитав инструкции к лекарствам, Чешкин ужаснулся, но все же решил дать Коле пропить курс «успокоительных», как он называл препараты про себя. Однако, понаблюдав за внуком, превратившимся от таблеток в сонную муху с заторможенными реакциями, покачал головой и отменил лекарства. Не такого эффекта он добивался.