Незнакомец - Евгения Стасина (2021)

Касаюсь коротко стриженного затылка, выгибаясь навстречу ласкающему мой сосок языку, и сама развожу ноги, не в силах и дальше оттягивать неизбежное. Это безумная ночь. Это безумная я. Это древнее как этот мир безумное желание, распаляемое его ласками и плещущимся на дне глаз обещанием, что сейчас между нами всё изменится безвозвратно. В этот самый миг, когда остатки одежды летят на пол, а на смену рваным вдохам приходят совсем другие звуки. Бессвязный шёпот, скрип кровати, удары обнажённых тел, ведущих борьбу, в которой совсем неважен метод достижения финиша: нежность граничит с грубостью, стремление насытиться как можно скорее уступает не менее сильному желанию оттянуть момент разрядки. И ни одной мысли в голове. Никаких имён на распухших губах. Лишь он. Лишь я. И ещё хрупкое, неясное мы, от которого уже утром не останется и следа.

ГЛАВА 19

Саша

Он спит. Спит крепко, по-мальчишечьи приоткрыв губы, подложив под щеку обе ладошки. Моя нога заброшена на его бедро, и пусть я проснулась, а вместе со мной проснулись воспоминания о минувшей ночи, убирать я её не спешу. Удивляюсь. Сумасшествию, накрывшему меня так внезапно, что я не успела среагировать, странному теплу, растекающемуся по коже от близости мирно сопящего незнакомца, от чувства стыда, что сковал моё тело, вынуждая лежать без движения, вместо того, чтобы бежать как можно дальше.

Прав был Миша. Ничего хорошего во мне нет: сначала он со своими воскресными визитами, теперь этот вот человек без паспорта лежит на моих простынях совершенно нагой. Да что уж там! Я и сама в неглиже: штаны валяются на полу, лифчик свисает со спинки кровати, плавки… их местоположение даже узнавать не хочу – боюсь найти рядом с ними другие. Серые, с яркой оранжевой резинкой – и купила сама, и стянула с него их едва ли не собственными руками…

Это крах! Тот самый миг, когда пора признавать – из простого и понятного наше соседство превратилось во что-то до одури пугающее. Пугающее уже тем, что он открывает глаза, находит своей огромной тяжёлой рукой мою талию и крепко прижимает к себе, а я… не отталкиваю. Лишь зарываюсь носом в ямку на его шее, складывая руки на крепкую мужскую грудь.

Так и лежим. В тишине, где из звуков лишь скулёж Герды, молящей об утренней прогулке, и приглушённый стеклопакетом гомон людских голосов. О чём думает? Была бы посмелее, спросила. А так лишь жмурюсь, сжав в кулачки непослушные пальцы, вновь возжелавшие обнять его крепче, и пытаюсь расслабиться, пока мужчина выписывает вензеля на моей пояснице.

Господи, кто мне подскажет, о чём говорить? О чём вообще говорят люди наутро, когда в воздухе ещё улавливаются нотки их ночного безумия? И если не говорят, это стоит считать провалом? Очередным фиаско, коих в моей жизни уже было немало – убыточное кафе, связь с Васнецовым, сорванный юбилей брата… Пожалуй, только сожаления незнакомца мне для полного счастья и не хватало!

Приподнимаюсь на локте, наплевав, что чёртово одеяло съехало вниз, обнажая плечи и ничем не прикрытую грудь, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, интересуюсь?

– Жалеешь?

Будь я на его месте, наверняка бы жалела… Кроме меня, у него по сей день никого. Герда, подвывающая в прихожей, не в счёт… Что если проснулся и теперь мечтает об очередном ударе по затылку? Чтобы и мой образ стёрся из головы начисто?

Закусываю губу, сосредоточенно всматриваясь в серьёзное слегка помятое лицо, и выдыхаю только тогда, когда уголки его губ ползут вверх:

– Я был уверен, что это ты жалеешь. А я… Ты мне нравишься, Саш.

Так просто, словно признался в том, что питает слабость к чёрному чаю. Ложусь обратно, теперь целомудренно прикрывшись одеялом, которое для верности придерживаю ослабевшими пальцами, и таращусь в потолок. Нравлюсь…Разве так бывает?

– Это просто чувство благодарности.