Убивая Еву - Люк Дженнингс (2019)

Она надевает парку. Дорожная сумка теперь пуста, если не считать чистого пластикового пакетика для улик. Вилланель вытряхивает в сумку его содержимое и убирает сумку в гардероб. Сам пакет отправляется во внутренний карман парки. В последний раз окинув взглядом номер, она выходит, держа «чизет» за глушитель; сам пистолет спрятан в рукаве.

У номера 521 она тихонько стучится. После паузы дверь приоткрывается на пару дюймов. Кедрин весь раскрасневшийся, волосы растрепаны, рубашка наполовину расстегнута. Прищурившись, он оглядывает ее.

– Можно? – спрашивает она, склонив голову набок и глядя на него снизу вверх. Он отвешивает полуироничный поклон. Неопределенным размашистым жестом приглашает войти. Номер похож на ее, но просторнее. С потолка свисает уродливая позолоченная люстра.

– Снимай свое пальто, – говорит он, грузно усаживаясь на кровать. – И принеси нам выпить.

Она выскальзывает из парки и бросает ее на кресло, оставив «чизет» в рукаве. На фуршетном столике – пустая бутылка из-под водки «Старая Москва» и четыре использованных стакана. Вилланель открывает холодильник. В морозилке находит пластиковую пол-литровую бутылку «Столичной» из дьюти-фри. Открутив крышечку, она щедро разливает водку в два стакана из четырех и, глядя Кедрину в глаза, протягивает ему один.

– Тост, – сонно произносит он, шаря взглядом по ее грудям. – Без тоста пить нельзя. За любовь. За красоту!

Вилланель улыбается.

– Я пью за разоренный дом… – начинает она по-русски. – За злую жизнь мою…

Какое-то мгновение он изумленно таращится на нее, на лице – смесь удивления и меланхолии, но потом подхватывает ахматовские стихи:

– За одиночество вдвоем. – Залпом глотает водку. – И…

Звук хрустнувшей палочки, и Кедрин мертв. Из раны за левой ноздрей бьет кровь, но недолго.

– И за тебя я пью, – бормочет Вилланель, завершая строфу и натягивая на него сверху постельное белье. Спешно надевая парку, она делает рывок к двери. Но на самом выходе лицом к лицу сталкивается с одним из кедринских ручных головорезов. Тот супит брови, он широкоплеч и благоухает дешевым одеколоном.

– Т-с-с, – шикает Вилланель. – Виктор уснул.

Глаза в черепоподобной голове прищуриваются. Инстинкт подсказывает ему: что-то не так. Где-то он облажался. Он пытается игнорировать инстинкт, но слишком поздно понимает, что «глок-19», который он утром получил от водителя, лежит в наплечной кобуре, а не в руке. Вилланель всаживает две пули в основание носа и, когда колени мужика начинают подкашиваться, хватает его за грудки – он в лётной куртке – и выбрасывает назад в дверь. Он падает навзничь, словно на ковер с монограммой отеля рухнула тонна конфискованной говядины. Она решает было убрать тело, чтобы не лежало на виду, но это займет больше времени, чем сэкономит. Тут в номере раздается телефонный звонок, и она понимает: пора сваливать. По дороге к лестнице она проходит мимо Хвоста и коллеги Черепоголового и слышит, как они мчатся к номеру Кедрина. Им хватает одного взгляда за дверь – и они уже, топая по коридору, несутся за ней.

Вилланель взбегает на шестой этаж, еще немного – и она вырвалась в ночную темноту. Крыша покрыта девственной белизной, и, пока она задвигает за собой засов, ее охватывает вихрь метели. Видимость – не больше пары футов. В ее распоряжении секунд пятнадцать.

От выбитой двери отлетает засов. Из проема, оставив дверь болтаться на ледяном ветру, быстро выходят двое мужчин, один направо, другой налево. На крыше ни души. Следы ведут от двери к балюстраде, за которой – кружащаяся вихрями темень.

Заподозрив ловушку, оба ныряют за одну из труб. Затем тот, что помоложе, осторожно и медленно, словно барс, ползет через заснеженную крышу к балюстраде, смотрит через перила и опасливо подает знак Хвосту. Там еле угадывается силуэт Вилланель, которая стоит к ним спиной, ветер треплет ее парку. По всей видимости, она наблюдает за трубой.