Час расплаты - Луиза Пенни (2018)

– О да, я знаю эту деревню, – сказала Рут. – В нескольких километрах по дороге.

– Конечно, – подхватил Габри. – Неподалеку от Асфальтовой Дранки.

– Не слушайте его, – попросил Оливье. – Ему просто нравится говорить «асфальт».

– Никогда не слышала про такую деревню. – Клара посмотрела на Мирну и Рейн-Мари, обе в ответ отрицательно покачали головой.

– Теперь ее называют Стропилами только старики-англо, – объяснила Рут. – Топонимическая комиссия давно изменила название на Нотр-Дам-де-Долёр.

– Богоматерь Боли? – переспросила Мирна. – Ты не шутишь? Кто же так называет деревню?

– Боли, – проговорила Рейн-Мари. – Или, может, скорби.

Богоматерь Скорби.

Звучало ненамного лучше.

– Господи Исусе, – сказал Габри. – Вы можете себе представить туристические зазывалки?

– Стропила? – переспросил Бовуар. – Кто же так назвал деревню?

– Судя по всему, Антони Тюркотт, – ответила Хуэйфэнь. – Это его единственная большая ошибка в картографии.

Она пояснила свои слова.

– Вы там побывали? – спросил Гамаш.

Наступило молчание, никто из кадетов не хотел отвечать на вопрос.

– Тот топонимист сказал, что деревня вымерла, – ответила наконец Хуэйфэнь.

– И все же, вероятно, стоит съездить посмотреть, – сказала Лакост. – Ну, чтобы увидеть своими глазами.

– Что увидеть? – спросил Жак и получил в ответ ее испепеляющий взгляд.

– Мы ведь не знаем, правда? Разве не в этом суть следствия? В следствии.

Амелия закивала, словно услышала вековую мудрость.

– Если Тюркотт нарисовал карту для своего сына, – Гамаш прикоснулся к краешку карты, – значит фамилия солдата тоже Тюркотт.

– Вот еще одна проблема, – сказала Хуэйфэнь. – В мемориальном списке нет ни одного Тюркотта.

– Может быть, он не погиб, – сказал Натаниэль.

Он так долго смотрел на молодого солдата, что почти влюбился в него. Теперь этот юноша так или иначе мертв. Или стал глубоким стариком и лежит в кровати.

– Вы тоже так считаете? – спросила Амелия, обращаясь к старшему инспектору Лакост.

– А вы? – ответила вопросом Лакост.

Амелия медленно покачала головой:

– Кто бы он ни был, домой он не вернулся.

– Почему вы так думаете?

– Посмотрите на его лицо, – сказала Амелия. – Никто с таким выражением лица не смог бы выжить.

– Может быть, этого юноши никогда и не было. Может быть, это собирательный образ всех молодых людей, погибших на войне, – сказал Бовуар.

– Витражная версия неизвестного солдата, – сказал Гамаш и задумался. – Солдат, символизирующий все страдания. Возможно. Но он кажется таким реальным. Таким живым. Я думаю, он существовал. Недолго.

– Про что они говорят сейчас? – спросила Рут.

– Про солдата с витража, – ответила Рейн-Мари. – Они говорят, что его, возможно, звали Тюркотт.

Рут покачала головой:

– Сен-Сир, Соси, Тюрнер. На стене нет никаких Тюркоттов.

* * *

– Он где-то там, – сказал Гамаш. – Одно из имен принадлежит этому юноше.

И опять Хуэйфэнь достала телефон и продемонстрировала фотографию списка с именами.

Все наклонились над столом и принялись читать. Словно мертвый мальчик мог заявить о себе.

– Он где-то там, – сказала Рут. – Может, не Тюркотт, но один из них. Этьенн Адер, Тедди Адамс, Марк Больё…

«Они были нашими детьми», – подумал Жан Ги.

– Берт Маршалл, Дени Перрон, Гидди Пуарье…

– Нам нужно будет поговорить с каждым из вас, – сказал Желина. – По одному. Начиная, пожалуй, с вас.

Он посмотрел на Амелию.

– Жо Валуа, Норм Валуа, Пьер Валуа.

Они слушали Рут. Одно дело было читать имена на дереве, и совсем другое – слышать их. Голос старой поэтессы звучал как колокол. Они искали одного юношу среди убитых.

– Тут есть отдельная комната, – сказал Гамаш, вместе с другими поднимаясь на ноги.