Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова (2018)

Она так и не поняла, догадался ли отец о том, что ей все известно. Оставаясь наедине, они почти не разговаривали. Зато в присутствии матери он становился с ней преувеличенно ласков и оживлен. Называл Лелькой, подтрунивал, расспрашивал о том, как прошел день.

Сперва эта тактика ошеломила Олю. После хладнокровного признания на чердаке, после его слов о том, что отныне она ему враг, девочка ожидала чего угодно, кроме его внимания. Однако постепенно ей открылось, что это притворное дружелюбие куда хуже бойкота.

Отец ее поймал. Прижал рогатиной к стенке, и некуда Оле дернуться – ни влево, ни вправо.

Рогатина называлась «Не огорчай мать».

Оля вынуждена была подыгрывать. Скрепя сердце, она улыбалась отцу и краем глаза ловила радостную улыбку мамы: как чудесно, что ее муж и дочь находят общий язык! «Не в каждой семье близкие так любят друг друга», – заметила однажды мама. Поймала Олин взгляд, упавший на фиолетовые пятна, расползавшиеся по ее запястью, и торопливо одернула рукав.

Иногда Оле казалось, что отец с ней играет. Развлекается, точно кошка с мышью, то подбрасывая ее вверх, трепещущую и перепуганную, то снова прижимая к земле одним когтем. Единственный аргумент, заставлявший ее сомневаться в собственном предположении, заключался в том, что это было слишком изощренное издевательство. Ее отец до такого просто не додумался бы.

А может, и додумался бы.

Она ведь ничего о нем не знает.

Иногда выпадали совсем плохие дни. Дни, когда его улыбка выглядела особенно ласковой, а обращение «Лелька» звучало теплым и искренним. Дни, когда ей страстно хотелось верить, что его заигрывания – не понарошку, а всерьез. Он пробует найти с ней общий язык! Он раскаивается в том, что совершил! Отец изменился! А что он по-прежнему бьет маму, так это срывы, они бывают у любого!

Оля жадно всматривалась в родное лицо. Нос с горбинкой, курчавая шапка волос, тонкие губы… Обычный человек. Быть может, слишком красивый – высокий, широкоплечий, мускулистый. Но ведь нет ни одной черты в его облике, указывающей на то, что он действительно совершил все эти чудовищные поступки!

Что, если они ошиблись? И смерть Пудры – всего лишь ужасное стечение обстоятельств? А связь с Пудрой… что ж, Маня заманила его, а он не смог противиться зову плоти.

Когда Оля повторяла про себя взрослые слова «зов плоти», совершалась магия: отец становился как бы непричастен к произошедшему на чердаке. Словно дух его воспарял и держался поодаль, пока плоть удовлетворяла свою похоть.

Сколько раз она была близка к тому, чтобы поверить в это объяснение! Ее разрывало от желания обнять отца. Умолять его о прощении за свои беспочвенные подозрения. Плакать у него на груди, чтобы он гладил ее по спине и утешал, как Пудру.

И каждый раз ее останавливало одно-единственное воспоминание. Вернее, звук – он раздавался в ее голове, словно кто-то посторонний включал кнопку.

Хруст сломанной голубиной шеи.

Звук действовал на нее сильнее оплеухи. К оплеухам Оля привыкла. К хрусту так и не смогла. Мысли резко прояснялись, словно в голове распахивалось окно и ледяной ветер врывался внутрь, мгновенно выстужая душную комнату.

Дура, безжалостно говорила себе Оля. Уподобляешься матери? Любви хочешь, ласки? А как он Пудру полюбил, помнишь? А как Аделаиду приласкал? Не смей, не смей ему верить!

Через пару недель после похорон Мани отец вернулся со своей традиционной пьянки раньше обычного. Мамы не было дома. Оля разогрела щи, нарезала хлеб. Выставила на стол сметану в стеклянной розетке: папе нравится, чтобы было «как в ресторане».

Отец вошел, слегка пошатываясь.

– Батю встречаешь! – умилился он. – Хозяйственная ты моя…

Оля не ответила.