Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова (2015)

– Ты бы, Анжела, думала хоть иногда, прежде чем пукать ртом, – лениво посоветовала Савушкина. – Воздух же портишь.

– А ты еще одна шлюшка! – отбрила та, не раздумывая. – Думаешь, у нас тут коллективный склероз? Про охранника все забыли? А вот утрись!

– Охранник-то, должно быть, не слишком возражал, – вдруг подала голос Мотя. – А вот Друзякина не очень обрадовалась, когда у нее деньги слямзили.

Друзякина была фамилия географички. Маша не сразу вспомнила, что в десятом классе действительно был скандал – у учительницы из сумки украли деньги. Она не знала, много ли взял вор, помнила только, что его не нашли. Приходили усталые женщины из милиции, разговаривали со всеми вместе и с каждым по отдельности, потом директор произносил пламенную речь о том, что поступок одного бросает тень на всех…

История так ничем и не закончилась. Кроме того, что географичка отказалась работать с их классом: неоспоримо было доказано, что никто другой на перемене не заходил в кабинет географии. В качестве замены поставили завуча, и до конца года десятый «А» забыл о контурных картах и прочих никому не нужных глупостях.

«Получается, Мотя знала, кто украл деньги? И намекает, что это Анжела?»

– Бегемотина, ты о чем? – прищурилась Лось. – Все мозги салом залило?

Для Маши это стало последней каплей. Взрослая Анжела Лосина растворилась, и место ее заняла пятнадцатилетняя Лось.

«Повторяется то, что было в школе. Мотю унижают. Над Шверник смеются. Стриж выросла и пытается дать сдачи Кувалде, не понимая, что скачет по тому же замкнутому кругу. Черт возьми, надо было прожить столько лет, чтобы ничему не научиться?!»

Она встала. Все, с нее хватит. Они превращаются в обезьян, швыряющих друг в друга пометом. Взрослые женщины! С семьями, с детьми! Что с ними делается? Ей-богу, предположение Липецкой о том, что в вино подсыпали дурман, кажется не таким уж неправдоподобным.

Куда уходит детство, как пелось в популярной песенке. Вот вам и ответ. Да никуда оно не уходит! Торчит, сволочь, все время рядом, болтается где-то около левой височной доли. Один укол – и ты снова подросток, жалкий, огрызающийся, уязвимый, как черепаха без панциря. Налет зрелости слетает с тебя, как скорлупа с расколотого грецкого ореха. А там, внутри, ты всегда ребенок.

Ты всегда проигравший.

– Мотя, пойдем. – Маша решительно взяла толстуху за руку. – Простите, девочки, но так… так нельзя! Света, спасибо за сауну.

Губанова пыталась запахнуть сползающую с груди простыню.

– Мы, значит, все такие невоспитанные, – издевательски протянула Белла Шверник. – Одна ты в белом пальто стоишь красивая. Только пальтишко-то испачкано!

Маша отвернулась. Она не позволит втянуть себя в эти омерзительные школьные дрязги.

– До встречи, девочки. Увидимся вечером.

– Пока… – пробормотала Мотя, стараясь ни на кого не смотреть, и пошлепала вперед первой.

Под всеобщее осуждающее молчание Маша дошла до двери. Из приоткрытой щели дохнуло прохладным воздухом. Только теперь она почувствовала, какая духота стоит в предбаннике.

– Ничего не хочешь с нами обсудить? – вслед ей поинтересовалась Рогозина неожиданно зло.

Именно из-за этого Маша и остановилась. Рогозина говорила так раньше, много лет назад. Но еще ни разу она не позволяла себе таких интонаций здесь, в «Тихой заводи».

«Я больше не подросток. Впору бы добавить: у тебя нет власти надо мной».

Маше самой стало смешно.

– Нет, Свет, не хочу, – она покачала головой, не оборачиваясь. – Всего хорошего.

Взгляд ее задержался на медном черпаке с длинной деревянной ручкой, забытом на скамье.

– Елина, ну пойдем! – умоляющим шепотом позвала Мотя, топчущаяся с той стороны двери.