Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова (2015)

Створки лифта в холле разъехались. Кувалда недовольно обернулась, но Сова была слишком поглощена Мотиным рассказом и дернула подругу за руку: не отвлекайся!

– И что же ты такое страшное увидела в рогозинском номере? – почти небрежно поинтересовалась она. – Я просто теряюсь в догадках!

– Там… на столе…

Из лифта никто не вышел, и Кувалда снова переключилась на Мотин рассказ.

– Что на столе?

И тогда Мотя сказала что. Избегая смотреть на Коваль и Савушкину.

В наступившей тишине снова громыхнул лифт, уже закрываясь. Кувалда вздрогнула и схватилась за Любку.

– Матильда, если ты врешь… – очень тихо проговорила Сова. – Скажи, что ты это выдумала.

Мотя молчала. Всем троим было ясно, что сочинить такое ей не под силу.

– Мы должны их забрать! – Любка выпрямилась. – Быстро! Сейчас же.

Она дернула за собой Мотю.

– Я туда не пойду!

– Пойдешь! – отрезала Любка. – Покажешь, где лежали папки! Коваль! Живо!

Вдвоем с Кувалдой они извлекли Мотю из кресла и потащили ее к номеру Рогозиной.

– Не пойду! Не буду!

Любка даже не ответила. Она целеустремленно влекла за собой Матильду, словно маленькая лодчонка тяжеленную баржу. За ними мчалась бледная Коваль, подталкивая Мотю в спину.

Возле номера все трое остановились. Узкая полоска света выбивалась из-под неплотно закрытой двери.

– Она уже там! – пролепетала Мотя. – Вернулась!

Сова обожгла ее взглядом. И, подняв руку, очень осторожно постучала.

Тишина.

Если бы в этот момент кто-то крикнул у Моти над ухом, она бы рухнула без сознания.

Любка постучала громче.

– Там никого нет, – после паузы шепнула Ирка.

Сова толкнула дверь и вошла. Коваль без колебаний последовала за ней, а Мотя осталась стоять снаружи.

– Ты на стреме! – распорядилась напоследок Кувалда.

«На стреме!» Мотя горестно рассмеялась: да она делает карьеру! Из наводчика – в этого, как его… стременного!

Но в действительности ей было не смешно, а страшно. Что делать, если появится Рогозина? А она, нутром чувствовала Губанова, непременно появится, и очень скоро! Взвешивая, чей гнев страшнее – рогозинский или совино-кувалдинский, Мотя даже слегка успокоилась. Дверь распахнулась, едва не ударив ее по лицу, и шипящая сквозь зубы Любка втащила ее внутрь.

– Мамочки! – пискнула перепуганная Матильда.

– Ты издеваешься, или как? – оборвала ее Савушкина яростным шепотом.

– Что? Что??

– Где эти твои бумаги? Где фотографии?

Только теперь Матильда обвела взглядом комнату.

Стол был совершенно чист. Папки, которые она видела собственными глазами, которые трогала, перелистывала страницы, ужасаясь наскоро прочитанному, – папки пропали бесследно.

2

Пока мне все удается! Первая и вторая части отыграны с блеском, осталась заключительная.

Три дня! Я сразу сказала себе: милая, у тебя всего три дня.

К концу первого они должны меня любить. Ставим галочку «сделано».

К середине второго – ненавидеть. Опять галочка. Девочки бесятся при одном только взгляде на меня. «Рогозина, Рогозина!» – звенит у них в ушах. Мне жаль, но это совершенно необходимая часть спектакля. Память человеческая – удивительная штука: насколько крепко она держит ненужное, настолько легко выбрасывает то, что забывать ни в коем случае нельзя.

Сегодня вечером вы еще поваритесь в своем гневе, рыбки мои. Пусть этот соус хорошенько загустеет! Вы все оказались до смешного управляемы – кроме одной, которая второй раз преподнесла мне сюрприз. От нее я этого совершенно не ожидала.

Серьезно, я думала, она меня убьет! Вспышку бешенства можно было ожидать от Анны – той, какой она была прежде. Не скажу, что мне нравилась Шиза, но я ее уважала. В первую очередь – за самодостаточность. Ей действительно было глубоко наплевать на общее неодобрение.