Мне было уютно и немного грустно, как будто я вдруг физически ощутила, как стареют мои клетки, как я медленно, но неотвратимо двигаюсь к тому, чтобы исчезнуть, полностью раствориться, впитаться, прорасти, зацвести и опасть. Это чувство неотвратимости и неизбежности было пугающим и сладким одновременно. Но разве бывают простые чувства? Чем старше я становлюсь, тем хуже могу описать, что происходит у меня в голове. Мне кажется, я начала понимать, какое настроение охватывало тебя, когда ты сидела вот так в своем саду, глядя на сине-зелено-золотой отблеск заката над домами. Как будто ты все знала заранее и смирилась. Как будто так было нужно: я открываю глаза — ты стоишь передо мной, я закрываю глаза и вновь поднимаю веки — остается только ветер.

Я провожала глазами остывающее солнце, оставляющее позади тлеющий свет, когда почувствовала колебание воздуха у себя за спиной. Меня как будто обдало холодом.

— Джен? — тихо позвала я в темноту.

Рядом со мной присел Стюарт с банкой сидра. Я выдернула наушники и шутливо ударила его по плечу.

— Между прочим, уже третий раз ты вот так подкрадываешься! Надеюсь, ты знаешь, как оказать первую помощь при инфаркте.

— Извини, я поздоровался, просто не заметил, что ты в наушниках, — виновато усмехнулся он. — Опять.

— Да ничего страшного.

Пару секунд мы просто смотрели за колышущимися на ветру верхушками деревьев в соседнем саду.

— Вижу, ты очень любишь музыку. — Стю отхлебнул сидра.

— Это айпод сестры. Пытаюсь заглянуть ей в душу.

— Можно посмотреть? — Он протянул руку, и я положила холодный кусок перламутра в его раскрытую ладонь. Застрекотало колесико айпода.

— Что скажешь? — осведомилась я через несколько секунд.

— Хороший вкус. Тут есть несколько редких записей The Red Room, я говорил тебе о них, там еще Крис поет. Он дико талантливый, не терпится его услышать завтра. Теперешний солист, Хью Вудвард, довольно посредственный музыкант. Таких миллионы, заметным его делает только внешность и какое‐то непонятное мне очарование. Все девочки его обожают. — Он бросил на меня косой взгляд.

— Ну, видно, я не все, — пожала я плечами. — То есть умом я, конечно, понимаю, почему он считается красавчиком, но равнодушна к такому типу. А вот музыка у них вроде неплохая.

— Вряд ли тут большая заслуга Хью. Все песни пишет Марк Риммер. Он и правда гений. Ну почти. Его песни печальные и веселые одновременно, даже удивительно. И тексты отличные, он придает им особое значение. Это не просто рифмовки. Но, конечно, жаль, что Крис Макконнелл больше не с ним. — Стю грустно улыбнулся, совсем как ты, когда рассказывала про разрыв The Libertines в один из своих последних приездов. — Их дуэт — настоящий огонь. Они были как братья. А потом раз — и все. Сохранилась лишь пригоршня песен и пара видео, но они действительно отличались от всех остальных. Такие явления в рок-музыке нечасто бывают, может, один раз в поколение. Жаль, что им так и не суждено было стать великими. Да и Бен, их старый барабанщик, реально крутой. Сейчас The Red Room — стадионные боги девичьих сердец, но от рока в них осталось немного.

Пару минут мы просто молчали. Стю крутил список песен вверх-вниз.

— А что ты можешь сказать о ней как о человеке, увидев, что она слушала? — спросила я. — Ведь такое зеркало души, как айпод, еще поискать.

— Скажу, что твоя сестра была романтиком. — Он осекся и виновато взглянул на меня.

До меня не сразу дошло, в чем дело.

— Ничего, я тоже постоянно путаюсь, в каком времени говорить о ней.

Мне невольно вспомнились сегодняшние слова Мегс о том, что ты умерла. Я посмотрела в сгущающуюся вокруг нас темноту.

— Так вот, — продолжил Стюарт, — она большой романтик, потому что тут столько всего о любви.

— А разве не все песни на свете так или иначе посвящены любви… или смерти?