Охотник - Эндрю Мэйн (2019)

Он приводит меня в комнату с рабочим столом, на котором стоят пять прозрачных пластиковых коробов – в каждом их них череп. Цвет кости колеблется от темно-коричневого до почти белого.

– Вот, возьмите перчатки и посмотрите сами. – Он достает один из черепов и подает мне. – Что вы о нем скажете?

Череп сохранился практически полностью, не хватает только челюсти. Лобная кость кажется довольно толстой, скулы шире, чем у среднестатистического европейца, но в целом это наш современник.

– Азиат?

– Правильно. А как насчет этого?

Он сует мне второй череп. Черты примерно такие же, но лоб повыше.

– Индеец?

– Снова правильно.

Третий вызывает у меня легкое недоумение, но я делаю вывод, что его обладатель жил в Тропической Африке. Четвертый – из Центральной Европы, самый последний – из Юго-Восточной Азии.

– Высшая оценка за определение этнической принадлежности, доктор Крей!

– Не зря я занимался антропологией.

– Но за лесом вы не разглядели деревьев, – замечает он.

Я разглядываю черепа, пытаясь понять, что упустил. Сивер берет средний череп и снова дает его мне. Я не могу сказать о нем ничего нового – европеец по всем статьям. Я ищу любые другие особенности, присматриваюсь к зубам – но нет, ничего. Я переворачиваю череп и осматриваю затылочную кость – у разных рас своя корреляция между ее толщиной и формой. У белых часто наблюдается половой диморфизм – отличие женщин от мужчин – именно по этой кости.

Там я и обнаруживаю то, на что пытался указать мне Сивер: отчетливые трещины. Я осматриваю остальные черепа и нахожу похожие травмы.

– Их всех убили.

– Верно. Причем одним и тем же способом: сильным ударом по затылку тупым предметом. В драке такого не происходит – так убивают того, кто стоит на коленях или лежит ничком. Согласно моим исследованиям, примерно 25 % смертей в доисторических захоронениях насильственные. Статистически говоря, если исключить детскую смертность, то причиной номер один был другой человек, совершавший убийство.

Это было нормой вплоть до начала развития земледелия. И даже тогда количество насильственных смертей не то чтобы резко сократилось, это произошло только в эпоху Просвещения. И эти преступления совершало не статистически незначительное меньшинство, а самые обычные люди. Когда-то давным-давно я мог быть тем, кто держал этого человека, пока вы били его дубиной по голове.

Мне неприятен небрежный тон, которым он это произносит. Такое впечатление, что он часто проигрывал в голове этот сценарий.

Сивер снова ставит черепа в ряд, их пустые глазницы осуждающе таращатся на нас. Указывая на каждый по очереди, он рассказывает их историю.

– Вот этого убили шесть тысяч лет назад на территории современной Венгрии. Этого три тысячи лет назад в Китае. Этот умер тысячу лет назад в Вайоминге. Этот череп мне прислали пять лет назад в рамках проекта «Геноцид», он из массового захоронения в Дарфуре. Последний был найден в лесу Колорадо двадцать лет назад. Непонятно, кем они были и почему были убиты.

– Жестокость… – бормочу я.

– Нет, доктор Крей, – качает головой Сивер. – В этом-то все дело: это далеко не самые дикие убийства, с которыми я сталкивался. Этих убили вполне гуманно – быстро и хладнокровно. У меня есть и другие черепа и кости – с рублеными и колотыми ранами, нанесенными через длительное время после смерти жертвы. Или, скажем, ключицы со следами зубов: это был не каннибализм, кто-то пытался загрызть жертву до смерти, когда она уже не могла сопротивляться. Я бы мог показать вам такие места убийств, где стало бы плохо самому злобному начальнику нацистского концлагеря. – Он указывает на черепа. – Это просто мертвецы. Вас же интересует убийство.

– В чем разница?

– Мертвец – это решенная проблема. Убийство совершается из желания убить. Вы разводитесь с женой, потому что не любите ее. А убиваете ее из ненависти.