Тайная мать - Шалини Боланд (2019)

После смерти родителей я получила небольшое наследство. Почти все оно ушло на оплату депозита за дом, где я сейчас живу, а остальное Скотт убедил меня потратить на платные роды в частной клинике, вместо того чтобы рожать наших детей в больнице общенациональной системы здравоохранения. Кажется, жена его любимого футболиста рожала тогда ребенка именно в Балморале, модном частном родильном доме здесь, в Лондоне, вот Скотт и решил, что я непременно должна сделать то же самое. Конечно, акушерки там были сама любезность, да и вообще все внутри было как в шикарном отеле, но я все равно не понимала, зачем тратить столько денег здесь, если я могу родить своих детей бесплатно в любой нормальной больнице. И в конце концов, вся эта роскошь не смогла уберечь мою новорожденную дочку от гибели.

Рожала я сама; первым появился Сэм, за ним – Лили. С Сэмом все было хорошо, но Лили умерла через тридцать минут после рождения. Я даже не подержала ее, пока она еще жила. В отчете было написано, что Лили умерла из-за обвития пуповиной, результатом которого стала нехватка кислорода и задержка циркуляции крови. По всей видимости, обвитие часто случается у одного из двойняшек, но лишь очень небольшой процент новорожденных умирает от этого.

После я много раз задавала себе вопрос – может быть, нам следовало бы потребовать более подробного объяснения от врачей той больницы или даже настоять на вскрытии и расследовании? Но мы со Скоттом оба тогда были совершенно подавлены случившимся и просто не догадались. С одной стороны, рождение Сэма было, конечно, радостью, но, с другой стороны, известие о гибели Лили потрясло нас.

Помню, я держала сына на руках, когда мне сказали о смерти дочери. Мальчик и девочка, твердила я себе тогда снова и снова, повторяла, словно мантру. Мальчик и девочка. Мы не стали узнавать пол детей заранее – думали, пусть будет сюрприз. У Сэма волосы были темные, как у Скотта, а у Лили – светлые, в меня. Она до сих пор стоит у меня перед глазами. Помню ее совершенное маленькое тельце с десятью розовыми пальчиками на ручках и десятью розовыми горошинками – на ножках; помню крошечные раковинки ушей и почти прозрачные веки. А еще помню ее неподвижность, полную, непобедимую…

Моргаю, отгоняя навязчивый образ, и чувствую, как в моем мозгу чуть ли не случается короткое замыкание, так быстро мчатся по синапсам отрывки мыслей, что-то мигает, меня всю трясет. Что может значить эта информация? Ведь она наверняка что-то значит. Что-то важное?..

А что, если… если Фишер и был тем консультантом, который принимал у меня роды? Тот врач, на которого мы записывались, не мог быть в тот день в больнице – слег с желудочным гриппом. А имени врача, дежурившего в тот день, когда я приехала рожать Лили и Сэма, я не помню. Он и на родах-то почти не присутствовал – так, зашел один раз, посмотрел, что все идет хорошо, а потом оставил нас со Скоттом на попечение акушерок. Неужели это был Фишер?

У меня вырывается вздох досады. Ну почему я не помню? Однако есть способ выяснить. Вспоминаю красную книжечку Сэма – ведь в ней все записи о его здоровье, все этапы его развития. Так неужели же туда не вписаны имена медицинского персонала, присутствовавшего при его родах?

Вскакиваю с постели, сую ноги в древние, затасканные шлепанцы и с телефоном в руке устремляюсь по лестнице вниз, причем мой мозг продолжает кипеть предположениями и идеями о том, что бы это могло значить. Внизу, прошлепав через прихожую, вхожу в столовую, которую раньше использовала заодно как офис. Включаю верхний свет – он льется из большой люстры, экстравагантной покупки тех времен, когда меня еще увлекали такие вещи, как дизайн интерьеров. Однако теперь ручеек света совсем маленький и тусклый. Я поднимаю голову и вижу, что горит только одна лампочка из пяти.