Детство - Василий Панфилов (2019)

Как всё замолкло на секунду, да как смехом и рассыпалось! Ну, думаю, фартовый ты парень, Егор Кузьмич! Развлечение для таких компаний — дело первеющее, так што наибольшую беду от себя отвёл почти што!

Скинул шубейку прям на пол, сел на неё, да и переобулся в опорки. Вокруг зубы скалят, а меня ажно все косточки гудят, движения требуют. Такой кураж взялся откуда-то, што прямо ой! Тот самый случай, што или грудь в крестах, иль голова в кустах! И поетичность ещё такая в душе образовалась, што будто сам стал героем Шекспировской пьесы.

— Ну, — говорю, — Как моево супротивника зовут?

И цыгану кланяюся низко — чай, не убудет! Выручил он меня знатно, отвёл беду. Говор нарочито простонародный — учён уже. Купцы, они тово, не шибко-то и любят, когда людишки нижестоящие умней или хотя бы умственней были.

— Меня, — Ответил тот, зубы скаля, — Шандором матушка назвала, а в церкви Панкратом крестили. А плясать ты будешь противу племянника моево, коего в церкви Алексеем окрестили, а в таборе Фонсо прозвали.

Расступились цыганки, повели своими юбками цветастыми, звякнули монистами пудовыми, да и вышел парень — молодой, да сразу видно — вертлявый, ну чисто кубарь[73]! Поклонился слегка, но так насмешливо и ёрнически, што у меня ажно кровь закипела! И не придерёшся вроде, а ясно — насмешничает!

Одет щеголевато, рубаха алая из атласа, жилет поверх чёрный из бархата, да золотом расшит. Штаны широкие, из чёрного шёлка, даже на вид дорогущие! Сапоги такие, што не просто по ноге, а сразу видно — вот для пляски шиты. Кожа тонкая, нога будто в обливочку, да и подковки на каблуках как бы не серебряные! А што? Цыгане, они такое любят!

Мы пока театральствовали, плешивого тово унесли незаметненько. Ой, думаю, никак ногу ему сломал? А страху и нет почти — так, в глубине где-то.

— Жги! — Крикнул купчина, махнув кулаком и шарахнув по уставленному снедью столу. И сразу — музыканты как вжарили!

Фонсо кочетом прошёл, коленца выделывает. Хорош, зараза! Я руки в боки упёр, чуть в ответку приплясываю — штоб разогреться с морозу, да и смотрю — што он там покажет?

— Жри-поджигай! — Ору, — Лихой удалец, красавец молодец!

Ерунду всякую вопю — так только, штоб купцов раззадорить. Вроде как при деле я, не просто так стою-пританцовываю. А сам гляжу — плохо дело! Коленца выделывать я и не хуже умею — вот ей-ей, всё за ним повторю!

Только Фонсо чище пляшет, ну да оно и понятно, я ж всево ничего занимаюсь, а он в таборе, да при таком-то дядьке, который плясками на жизнь зарабатывает!

Плясал он, плясал, а я и подзуживал-покрикивал. Запыхался цыган, да и остановился. Старается не показывать, но видно — запалено дышит, ажно бока ходуном ходят.

— Ну, — Говорит, — самородок Хитровский, который не самовыродок! Показывай умение своё, иль ты только языком танцевать умеешь, по женскому обычаю? Цыганки наши тогда тебе юбку да монисто одолжат, да будешь до самого утра в таком обличии так плясать, купцов именитых веселить!

— Ай и стервец! — Заорал восторженно Иван Ерофеевич, заухали-засмеялися и другие пузатые бородачи. Ах ты, думаю, рыба-падла…

— Я, — Говорю, — за тобой всё повторю. Лучше ли, хуже ли, за то сказать не могу, пусть купцы рассудят.

И как дал коленца перед ним выделывать! Всё, што Фонсо наплясал, повторил, а некоторые ещё и усложнил. Но не так чисто, ето да! Сам чувствую.

Остановился и взглядом его так смерял, а сам руки в боки упёр и дышу, дышу…

— Я за тобой повторил, а повторишь ли ты за мной, друг мой Фонсо?

И как дал коленца оттудова, из снов которые! Купцы ажно вскочили, да и поближе — дело-то невиданное совсем. А я в нижний брейк ушёл, да и на руки оттудова, и ногами — хоп! И на цыгана ими указал.

Фонсо только рот захлопнул, да глазами сверкнул. Но нашёл в себе силы, поклонился низко.