Детство - Василий Панфилов (2019)

— … ручки-ножки поломают, язык отрежут, да и будут с тобой милостыню просить! — Мастеровой серьёзен, и Санька внял, опасливо сглотнув, — То-то! Ну всё, некогда мне, и так с тобой задержался!

Мастеровой убежал, а Чиж не сразу и понял, што так и не знает, где же ета Хитровка-то! Но ничо! Зная, што искать, найти можно. А язык, он тово, доведёт хучь до Киева, а хучь и до цугундера.

Добравшись до Хитровки, Санька встал чуть поодаль, притулившись спиной к стене, да всматриваясь в дома и прохожих со смесью опаски и надежды.

— Чаво стоишь-то? — Задиристо поинтересовался небрежно одетый мальчишка чуть постарше, но какой-то золотушный, одетый в самонастоящий барский сюртук, только што прямо на голое тело. Ниже были драные штаны, сквозь которые виднелся срам, а обут задира в сапоги, какие Чиж на офицерах видывал, тока што носы покоцаные. А так тюль в тюль!

— Хочу и стою! — Огрызнулся Чиж, ни разу не сцыкливый. Не бойкий, как Егорка, ето да, но и не сцыкун!

— Хочет и стоит? — Непонятно чему удивился мальчишка и так же непонятно хохотнул, — И-эх! Тетеря провинциальная! Кострома? Говор у тя больно заметный.

— Точно! — Обрадовался Санька пониманию, и тут же вывалил:

— Дружка своево ишшу! Егорка, может знаешь таково?

— Во простота, — Округлил глаза мальчишка, оглядываясь куда-то, но Чижа понесло:

— На кулачках самолучший! Да! От сапожникова ученья ишшо удрал, потому как тот пьяница и руки распускал даже в Великий Пост.

— Много тут таких, — Привычно отозвался мальчишка, но задумался, — Да ну, быть таково не может! А вдруг? Конёк и етот… тоже вроде костромской, да и… жди!

Обладатель роскошнова сюртука ловко ввинтился в толпу, сцапав по дороге недоеденный пирог из рук зазевавшегося прикащика, стукнув тово носом сапога по щиколотке. Пока тот ругался и прыгал на одной ножке под смешки зевак, Чиж ажно прикипел к стене, вытянув шею и отчаянно вглядываясь в толпу. Несколько минут спустя мальчишка, обойдя стороной уже уходящево прикащика, показался в сопровождении ково-то…

— Егорка!

* * *

Обнялись крепко, да Чиж почти тут же и расплакался. Не как бабы ревут, с воем и соплями, а так — слёзы просто текут, и всё. Эх, нюня…

… да и сам я не лучше!

— Держи! — Не глядя, шарю в кармане и протягиваю ассигнацию.

— Пятьдеся… ну, Конёк, спасибо!

Мальчишка исчезает, как и не было, а я веду Саньку к себе, крепко держа за локоть. В голове дурацкая опаска — а ну как сон? А ну как исчезнет сейчас?

Крепко, с подвывертом, щипаю себя… ай! Не сон! А худющий какой! Одни глаза остались.

— Погоди, сейчас, — Сворачиваем в обжорные ряды, и я веду к знакомым торговкам, ориентируясь по запаху, — Два с вареньем!

— Да я ел, — Начинает отнекиваться Чиж.

— И я с тобой поем!

Вроде как за компанию, он неловко принимает пирожок и аккуратно, но жадно откусывает, жмуря от удовольствия глаза. То-то! Ел он, как же. Может и ел, канешно, но больно уж худющий, как только што после зимы.

— Дружок мой, Санька! — Проглотив кусок, сообщаю торговкам, — Первеющий! Если што вдруг, так помогите, в долгу не останусь!

Пытаюсь сделать суровую физиономию, положенную первому кулачнику и плясуну Москвы, но не получается. Вот чувствую, што морда лица будто трескается от улыбки. И ето, похоже, заразно — Санька тоже улыбается дурачком малолетним, да и торговки тоже тово… Некоторые вон даже сморкаются от избытка чувств и соплей.

Довёл до флигеля и представил соседям.

— Санька! Дружок мой самолучший! С нами теперь жить будет!

— Н-да, — Отозвался Живинский, оторвавшись от беседы, — наше общество становится всё моложе. Впрочем, я не против — живите, молодые люди!

— Александр Иванович, — Прошу доброго пьянчужку, проживающего в соседнем нумере, — Не соблаговолите ли подвинуться? Аккурат в нумер Лещинсково, дабы Санька со мной по соседству жил.