Детство - Василий Панфилов (2019)

Так-то, если помочь повернуться или цыгарку скрутить, так я завсегда. Что могу, то и помогу. А лезть не нужно.

Зазвенел колокол и все ходячие потянулися на завтрак по колидорам. Мы с Пономарёнком могли бы и в палате есть, да зачем санитаров лишний раз трудить? Всё равно шкандыбаем потихонечку по больничке. Да и есть приятней там, где едой пахнет, а не гноищем, говнищем и махрой.

Доковыляли, друг дружку поддерживая, да уселися рядышком, с краю стола.

— Как баре, а?! — Мишка одними глазами показал на санитаров, разносящих еду.

— Баре, — Хмыкнул сидящий неподалёку плотный мужик, извощик по виду, — вы ещё по малолетству в трактире-то небось и не бывали? Эх вы, мальки-пескарики!

Каша молошная, ситный с маслом, канпот. Ну господа как есть! Смолотил быстро, даже не заметил как.

— Скусно! — Облизываю ложку после каши и кладу назад, тут же задумываясь: а может не «скусно», а «вкусно»? Копаюся в памяти, но чтой-то не выходит толком. Вроде как могу и по-господски говорить, но как-то иньше — не так, как говорят ныне. По-господски, но по неправильному господски.

— Что задумался-то? — Пихает в бок Пономарёнок, не выпуская из рук кусок намазанного маслом самонастоящего ситного.

— Так, ерунда всякая.

Потом об ентом додумаю!

К полудню ближе к Мишке пришёл мастер евойный с супругой. С гостинцами, значица. В саму больничку их не пустили — не положено, а во дворик — всегда пожалуйста! Дворик, ён для этого и нужен. Воздухом чтоб подышать да с родными видеться, другим больным и поранетым не мешая.

Маленький ён, дворик-то, а больных и родственников-свойственников много, ажно тесно малость. Локтями не пихаемся, но на этом и всё. Чего уж тут, больничка-то наша для чёрного люда построена, а не для господ! Да и Ходынка ента, будь она неладна. Ажно в колидорах поначалу кровати стояли, а палатах так и вовсе — не пройти.

Потом кого домой выписали, а кого и того… на кладбище. Отмучилися, значица.

Федул Иваныч бледный, под глазами круги, сам на себя не похож. Сунул Мишке узелок с гостинцами, а у самого чуть не слёзы из глаз, так жалко ученика.

Ну так он человек совестливый и хороший — по-настоящему хороший, а не как у попов — чтоб в церкву ходил да в кружку для пожертвований денюжку кидал. Даром что ученики плачёные, как к родным к ним. А тут такое! Знамо — винит себя, что отпустил! Хучь и сказал ему Мишка, что они всё едино сбежали бы, ан всё равно. Хороший человек.

— Как вам здесь? — Бледно улыбнулся портной, — Что врачи говорят?

— Я хромой останусь, — Пономарёнок улыбается слишком сильно, губы растягивая, и тут же частить начинает:

— Но то ерунда, Федул Иваныч! Жив, руки целы, глаза зорки — так уже рад до беспамятству! Проживу!

Мастер улыбается через силу и кивает.

— Ну а ты? — Ён смотрит на меня, — Давай я с врачом переговорю, тебя потом на выздоровление к себе…

— Не надо, дяденька Федул Иваныч! — Я ажно руками отмахиваюся, — Сразу всплывёт, что я бегунок от мастера, а ён такого наговорил полиции, что мало не преступником окажуся!

— Я думаю, что после такой трагедии полиция пойдёт навстречу, — Мастер настроен решительно, аждно напружинился весь.

— Федул Иваныч! Сбегу! Вот ей-ей сбегу! Ну что полиция сделает-то? По закону они должны мастеру меня вернуть, понимаете? А я туда не хочу, вот хучь убейте! Пусть сто глаз соседских присматривать будет за мной, ан всё равно — тошно жить-то будет под взглядами ненавистными.

— А Хитровка, — Перевожу дух, — то знамо дело, не мёд и мёд, но я-то не с нищими гужуюся и не с разбойниками. Земляки мои костромские на заработках, ну и я при них. На еду и ночлег заработать — ну вот легко получается, ей-ей! А тама и осмотрюсь, можа приткнусь куда получше.

— Без документов-то? — Видно, что Федул Иваныч возражает уже скорее для порядку, — Не тяжко так жить?