Детство - Василий Панфилов (2019)

Ткнули меня в бока, штоб не стоял молча, и ну начитывать!

— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения.

Хором так, дружно, заучено. Отомолилися, лбы перекрестили, и сели по команде. Хлёбово разлили… ну хлёбово как есть! На Хитровке ишшо постараться нужно, штоб помои такие найти. Тухлинка, особенно мясная, никово не удивит — привышно. Но здеся?!

Крупы горстка да капуста гнилая — это сейчас-то, в осень! Для навару мясново жучки в количествах немалых[63]. Смотрю — едят мои соседи, да ишшо и жадно так, жучков за радость щитают.

Потом картошку толчёную дали на воде, мало очень. Што на воде, то ладно — чай, молоком только господа белят! Но гнилая? Они што, с прошлого году все овощи держат? Или ето… принципиально гниль закупают?

Поели, и снова молитва.

— На работы становись! — Скомандовал плохо виденный дядька в казённого вида мундире и фуражке с большой кокардой. Все построилися и начали выходить.

Мои же поводыри снова вздёрнули меня и повели наверх, в спальни.

— Чижолый, — Бормотнул один, переводя дух.

— Небось отъелся на вольных-то харчах! Отозвался второй, пхнув меня в бок, — Ноги-то передвигай!

Дошли с остановкам и усадили на кровать, показав пальцем на нужное ведро у входа.

— Дойдёшь небось! Обделаешься, так сам стирать и будешь!

Щёлкнул замок, и меня оставили одного, в тяжких раздумьях. Воспитанники показалися мне худыми и забитыми так, што просто ой. Вот ей-ей — сравнивал самых разнесчастных беглецов от мастеров, што руки распускать любят, с ентими. Хуже здеся, много хуже.

Бывало, што и истощённей на Хитровку приходили, но редко. А уж глаза-то какие потухлые, глядеть страшно!

Думал-думал… много всево разного. Решил пока што умственность не показывать. Дескать, так влупился башкой в дерево, што последний мозг сотрясся. Дохтур вроде как схоже говорит.

Оно так бы и не знаю, решился бы? Раскроют коли враки, то всё! Не знаю што, но ети придумают гадость каку-никаку, к гадалке не ходи.

А так и ничево. Недавно ишшо в деревне за дурачка почитали, года не прошло. Тыкал пальцем во всё — ето што? Да ето как? Ничевошеньки ведь не помнил и не понимал! Правда, и учился быстро, будто вспоминал.

Пока под дурачка буду, потому как помню хорошо, как ето. Не совсем штоб очень дурачка, не слюни штоб пускать. А так, в плепорцию.

Встав с трудом, дошёл до ведра и сделал што надо, а потом и к окошку. Решёткой забрано, н-да… и высоко-то как!

Прошёл по спальне, посмотрел бельё и матрасы — может, мне как новенькому негожее дали? Ан нет, везде так — бельё сырое и вонючее, со вшами. Только и радости, што солома свежая, етого года.

Пока ходил, устал, да и лёг отдохнуть, думы подумать. Всяко-разное думалося, но силком заставлял себя о нужном мыслить. Што делать, если ко мне ребята местные так, или етак. Да вошь-питатели, да другой кто.

Придумал да расписал в голове, што и как — как в пьесе, што на дачах господа мелкие репетовали. Похужей и поглупей, канешно, но как смог.

Лежал так, и снова дверь — щёлк! Пришли за мной, значица, проводники давешние.

— Пошли на ужин, — Сообщил второй, который тощее, подлаживаясь под мою руку.

— Ужин? Ужин ето хорошо! — Вроде как обрадовался, вставая и выходя в колидор, — А где ужин?

Верчу головой.

— Спускалися уже, чорт етакий! — Сердито отозвался тощий.

— Да? А…

Ужин оказался ишшо хужей, чем обед. Не гаже, а просто меньше. Помолилися, поели — с чаем на етот раз, пущай и гадким совсем, вроде как веник, кошками обосцаный, заварили. Снова помолилися.

— На поверку становись! — Скомандовал какой-то важный дядька. Поверкой оказалося то, што нас перещитали по головам, и вроде как всё сошлося.

— Воспитанники могут быть свободны.

— Ну вот! Опять тебя наверх тащить, чорта такого! — Озлился один из сопровождающих.