Детство - Василий Панфилов (2019)

Учитель Илья Модестович зашёл в класс, и все дружно встали, вытянувшись в струнку. Брезгливо оглядев нас, он подошёл к кафедре и сел, помедлив чуть, махнул рукой, велев садиться.

— Егорьев!

— Я! — Светленький, почти до белизны, мальчишка по соседству подскочил, как подкинутый пружиной.

— Софьин!

— Я!

— … Бутовский!

— Я! — И улыбаюсь — дескать, как же здорово, што обо мне вспомнили!

Закончив перекличку, он встал и написал на доске несколько букв и слогов, которые мы сейчас проходим.

— Вэ! — Принялась мычать мелюзга, и я вместе с ней.

— Ворота!

— Ворон, верёвка!

Илья Модестович тыкает указкой, не вставая с места, и тыкнутый должен сказать слово на «В». Тычок в мою сторону…

— Вата! — Сообщаю радостно и улыбаюся вовсю, гордо оглядываясь по сторонам. Мелюзгу ету за ориентир взял. Штоб по ней умственность равнять, да не самым, значица, шустрым.

Помычали так, да и раздали прописи. На доске образцы, как писать надо. Пишем, стараимся. Плохо выходит то — всё мне мнится, што ручка другая должна быть, и ето мешает.

Один из мальчишек, сидящих на передней парте, подпустил шептуна.

— Кто? — Брезгливо зашевелил носом учитель, — Архипов? Скотина такая, ты ещё в штаны наделай!

Подскочив, он несколько раз ударил тяжёлой дубовой указкой по голове мальчишки и ненароком рассёк бровь. На етом и успокоился, бросив указку к себе на стол и открыв окно. Потянуло стылым осенним воздухом, куда как прохладным для середины сентября.

Зябко… Учителю-то што? Он в мундире форменном, а мы только в рубашках сидим, ёжимся.

Архипов сидит, прижав рукав к брови, да пишет старательно. Не дай бог, кровью накапает, ишшо пуще достанется!

В дверь постучали, и прокуренный тенор служителя спросил:

— Разрешите, Илья Модестович?

— Входи, Пётр! — Раздраждённо ответил учитель, отойдя наконец от окна.

— Бутовского требуют, — Важно доложил служитель, вытянувшись перед учителем.

— Требуют? — Приподнял бровь Илья Модестович.

— Так точно! Он же от околоточного, вроде как и не совсем…

Служитель замялся, и Илья Модестович махнул рукой:

— Забирай этого болвана, да и ступай с глаз моих!

— Пошли!

Зачем-то придерживая меня рукой за плечо, служитель потащился длинными колидорами в сторону больнички. Тащился он, шаркая ногами, хотя сам ишшо не так штобы старый, и всё ето время давил пальцами за плечо, зараза такой!

В больничке всё пропахло лекарствами, гноем, мочой и страданиями. Пройдя мимо палат, мы оказалися в куда как более чистом местечке, где были комнаты дохтуров. Здесь пахло уже лучше — лекарствами, табаком и книжной пылью.

Кабинет Карла Вильгельмовича приоткрыт, нас уже ждали. Большой господский стол, которой только для писанины и чтения, книжные полки, какие-то шкафчики со склянками и чем-то непонятным. И посреди всево етого двое господ, во мне заинтересованных. Страшно!

— Вот, Ваше Благородие, — Вытянулся служитель перед начальством, — Бутовский доставлен, — Сказав ето, он вышел, развернувшися по-военному.

Под взглядом околоточного и Карла Вильгельмовича я чуть не взопрел, но ничево, держуся. Вроде как просто перед начальством робею.

— Вот ваш подопечный, Владимир Алексеевич, — Карла вкусно затянулся папиросой, — можете забирать. Но толку от него…

Дохтур пожал плечами и снова затянулся.

— Что-то не так? — Забеспокоился полицейский.

— Крепко вы его приложили, — Снова затяжка, — слишком крепко.

— Случайность! — Околоточный досадливо поморщился.

— Да мне-то что? Амнезия у пациэнта, или говоря языком не медицинским — потеря памяти. Дурачком не стал, но в развитии изрядно откатился, и вряд ли сможет стать свидетелем по делу о кражах.

— Ох ты, — Околоточый досадливо сдёрнул фуражку, — и это навсегда?