Золушка и Дракон - Елена Михалкова (2011)

Бабкин фыркнул, отгоняя наваждение. В ответ лес утвердительно завонял рыбой. Бабкин зажмурился. Пока он стоял, закрыв глаза, со всех сторон выросли ароматные копченые рыбешки. Его окружал лес из консервов. Шпроты колосились на поле за лесом. В озере, играя и подпрыгивая над водой, носились безголовые кильки и салаки, а само озеро пахло маслом. Повсюду, куда ни плюнь, были только они, и Сергей взвыл, осознав окончательно и бесповоротно, что никуда ему не деться от этого жуткого гастрономического морока.

Внизу, прямо под его ногами, раздался писк, и Бабкин открыл глаза. А открыв, тотчас отпрыгнул в сторону, потому что на дорожку из кустов малины выползала девушка в майке и джинсах. Едва у Сергея мелькнуло подозрение, что он сбрендил окончательно, как девушка поднялась и стало очевидно, что это живой человек, а не плод его воображения и не шпрота.

– Господи… – ошеломленно, чуть не заикаясь выговорила она. – Я вас не видела… Простите!

– Что вы там делали?! Вы кто? – возмутился Бабкин, смутно начиная догадываться о подоплеке своих видений.

Вместо того чтобы назвать себя, она внимательно вгляделась в него, и лицо ее осветилось радостью узнавания:

– Вы же Сергей! Вы приходили к нам, в дом Гейдманов. Вы, наверное, не помните…

И тут Бабкин в самом деле вспомнил ее.

– Мы виделись вчера. Меня зовут Лилия, я жена Олега, – смущенно сказала она, как-то неловко протягивая ему руку – вывернув узкой ладонью вверх. Ладонь была вся перепачкана в земле, и, как только девушка это заметила, она тут же застенчиво спрятала обе руки за спину: – Ой! Извините…

Бабкин даже не ответил на ее извинение, настолько он был поражен этой встречей. Не тем, что из кустов неожиданно выполз человек, а тем, кем этот человек оказался, сняв очки и дурацкий платок.

Перед ним стояла маленькая, едва достававшая ему до плеча девушка – нет, не девушка, а фарфоровая куколка! Матовое личико, золотые встрепанные волосы, незабудковые глаза – большущие, испуганные. Затасканное до пошлости сравнение с озерами навязчиво лезло ему в голову, но что же поделать, если цвет глаз у нее оказался точно такой же, как вода в Светлом озере.

Хрупкая, нежная, она действительно напоминала цветок, но только не лилию, а, скорее, кувшинку: тоненький покачивающийся в воде стебелек, белоснежные заостренные лепестки, солнечная сердцевинка.

Он давно не видел таких женщин и поначалу даже опешил: было неясно, как с ней обращаться. И еще смутно ощущалось разительное несоответствие между нею и ее одеждой – грязными джинсами и футболкой в коричнево-зеленых разводах. Эта девочка-Дюймовочка, раз уж она появилась здесь, в волшебном лесу, пусть и не из цветка, но хотя бы из зарослей, должна быть наряжена в тонкий шелк, в легкие летящие платьица, в невесомые босоножки… Бабкин был чужд поэзии, но и у него имелось чувство прекрасного. Драная футболка и рыбные консервы не вписывались в образ этой женщины.

– Вы ели шпроты, – обвиняюще сказал он. Под этим подразумевалось: «Как же вы, такая нежная, ели шпроты? Может, вы еще и водку пьете?!»

– Ела, – призналась Лиля и порозовела: ей послышался упрек в том, что она не предложила разделить трапезу. И, желая исправиться, немедленно предложила: – А вы хотите шпрот? Еще есть свежий хлеб. Ржаной. С корочкой.

Сергей давно не слышал ничего более музыкального, чем эти слова. «Свежий хлеб. Ржаной. С корочкой» – это звучало прекрасно, особенно после того, как несколько дней подряд ему предлагали к обеду и завтраку нечто полусырое, явно очень полезное, под названием «Девять злаков». Каждый раз, когда Бабкин откусывал от предложенного куска, он думал, что злаки можно было бы и помолоть, хотя бы четыре из девяти.

– У вас что, пикник? – спросил он, рассматривая кусты за спиной этого лесного чуда с золотыми волосами.

Она снова смешалась. Похоже было, что она смущается от каждого его предложения.

– Н-не совсем. У меня там… как бы вам сказать… У меня там домик.