Золушка и Дракон - Елена Михалкова (2011)

– А какие у вас уникальные способности? – заинтересовался Сергей. – И кто эти «все»?

– Все – это мама с тетей. Они сразу говорили, что ничего хорошего из моей затеи не получится. Дело в том, что я довольно неуклюжая: за что ни берусь, все идет не так. Если в комнате стоит что-то, что можно уронить или пролить, то обязательно это сделаю. Поэтому мама с самого начала утверждала, что меня нельзя подпускать к машинам.

– Чушь какая, – не удержался Сергей. – Простите, конечно.

– К сожалению, не чушь. Вы, наверное, никогда не сталкивались с враждебностью вещей. Вот, например, моя собственная кухня меня ненавидит. Терка жаждет моей крови и регулярно получает ее, когда я тру морковь для супа. Разделочная доска всякий раз старается упасть мне на руку, а тот единственный раз, когда я попыталась открыть консервную банку с горбушей, закончился трагически и для меня, и для горбуши.

– Что с ней стало? – полюбопытствовал Бабкин. – Про вас боюсь даже спрашивать.

– Горбуша вылетела из отскочившей банки и разлетелась по всей кухне, а я порезалась. Все это было ожидаемо, как сказала тетя, когда перевязывала мне руку.

– Ожидаемо, значит? Как же в таком случае у вас получилось открыть это?

Он кивнул на банку, в которой сиротливо плавала последняя шпротина, и перевел вопросительный взгляд на девушку.

На лице у нее было написано такое изумление, что Сергей рассмеялся. Он придвинул к себе консервный нож, осмотрел его, пожал плечами:

– Нож как нож. Уверен, у вас дома точно такой же.

– Надо же… – пробормотала Лиля, моргая. – Я даже не задумалась над этим, когда открывала банку!

– И именно поэтому открыли ее. Слушайте, знаете что… Вставайте. То есть наоборот, не вставайте: давайте выбираться отсюда.

– Зачем?!

– Мне тоже нужно вам кое-что показать. Ну же, давайте!

В его уверенном голосе звучала настойчивость, и девушка подчинилась. Быстро, не задавая вопросов, она смела в пакет остатки их трапезы, спрятала пакет в дальний угол и поднялась с выражением готовности на лице.

Они выбрались тем же путем, которым попали к подножию холма, и одновременно огляделись вокруг, точно сообщники, вылезшие из чужого окна после удачного ограбления. Издалека доносились детские голоса, но дорожка выглядела совершенно безлюдной, и Бабкин увлек Лилию за собой.

Им руководил такой же внезапный порыв, что и Лилей меньше часа назад. «Это не займет больше получаса, – решил он. – Может быть, даже меньше».

– Куда мы идем? – Она смешно подпрыгивала, торопясь успеть за ним.

– К моему коттеджу. Я хотел кое-что вам показать… Расскажите-ка мне пока о своей семье.

Она искоса взглянула на него, удивленная просьбой, но послушно принялась рассказывать. Этот прием был из арсенала Илюшина, который, в отличие от самого Сергея, мог найти подход практически к любой особе женского пола независимо от характера и возраста. «Спрашивай ее о себе, еще лучше – о ее семье. Фактически это одно и то же. Любая женщина выложит свое полное досье, всего лишь рассуждая о собственной матушке».

Бабкин слушал Лилию Чайку, вспоминавшую забавные эпизоды из своего детства, мягко посмеивавшуюся над собой, и тихо зверел. Он не любил ничьего унижения, а то, что рассказывала ему эта крошечная женщина, с точки зрения Сергея было сплошной цепью издевательств, иезуитски облеченных в форму заботы о ней.

Самое паршивое заключалось в том, что она, похоже, не видела в этом ничего ненормального. Поэтому Бабкин кипел про себя, но вслух отделывался междометиями и короткими вопросами.

Когда они подошли близко к «Рассвету», от одного из коттеджей их окликнули.

– Лиля! Стойте!

К ним спешила заведующая, в руках сжимая несколько исписанных листов.