Всё начинается со лжи - Елена Лабрус (2020)

В её опущенных плечах было что-то настолько обречённое, что мне даже пришлось напомнить себе, что меня это больше не касается. Она всё равно не сознается, даже если влипла в какие-то неприятности. Не пожалуется, не поделится. И мне пора уже заканчивать с ней нянчиться. Потому что именно так я каждый раз и возвращался. Я уходил, а она, как специально, тут же влипала в какую-нибудь передрягу. Я бросался её спасать. Всё разрешалось. И я снова оставался.

Дверь за ней закрылась. Я щёлкнул брелоком сигнализации и завёл машину.

И по дороге набрал ту, что занимала мои мысли куда больше, чем саднящая разбитая губа, беременная от Пашутина домработница, его болезнь, и беременная от меня Юлька.

— Эль, у тебя какие планы на выходные?

Глава 18. Эльвира

Я прикусила губу. Сжала зубами, закрыв глаза.

Какой же у него волнующий голос. Особенно по телефону. Эти бархатные нотки, как тихое рычание льва, покорившего свою строптивую львицу. Придавил её лапой к земле и вожделенно требовательно заурчал.

Приоткрыв один глаз, я покосилась на часы.

Боже, мы проговорили до утра. Не удивительно, что в голову лезут всякие глупости. Но чем дольше я его слышу, тем больше хочу. Здесь, рядом, в своей постели, в своей жизни.

А ведь началось всё с невинного вопроса. Но ни у кого до сих пор не хватило сил первым положить трубку.

Не хотелось расставаться.

Я слышала, как скрипит его матрас. Он — как хрустит моя подушка.

Привязанная коротким зарядным шнуром телефона к розетке, я лежала на самом краешке кровати, глядя на мирно сопящую Матрёшку, и только это спасало меня от чего-нибудь постыдного. Например, пригласить его в гости в три часа утра. Хотя уверена: он бы примчался. Но объяснить мелкой кто этот дядя, что оказался утром в моей постели, было бы пока непросто.

— А помнишь, как мы поднимались на Домбай? — спросил он.

Тридцать градусов жары на земле и снег на вершинах. Как ты кутал меня в свою куртку, а потом за сумасшедшие деньги купил какую-то вязаную шаль, спеленал и назвал матрёшкой? Помню ли я? Я так твою дочь теперь зову.

— Паш, — прошептала я. Глаза уже не открывались. Накатывал густой, как туман над Домбаем, сон. Жёсткий матрас казался мужским плечом. И я слышала, как Верейский дышит в трубку — ждёт, что я скажу дальше. — Я сейчас, кажется, усну.

Он тихонько засмеялся.

— Спокойной ночи, моя красавица. Люблю тебя. До завтра.

«И я тебя», — прошептала я опустевшей трубке.

А утром, глотая таблетку от головной боли, ругалась на чём свет стоит.

На себя. На него.

— Дурачки дурацкие, — накладывала я Матрёшке на тарелку омлет и ворчала.

— Кто дулачки? — засмеялась она. Перекладывая ложку из правой руки в левую, она никак не могла определиться какой есть.

— Твоя мама и один… хороший человек, которому она не давала всю ночь спать.

Господи, мы же взрослые люди! Ну что нам помешает поговорить днём? Тем более, мы сегодня встречаемся. Нет же, болтали как влюблённые подростки до утра.

Но это подросткам всё ни по чём, а у меня-то голова теперь от недосыпа раскалывалась.

— Ко? — Матрёшка всё же определилась с рукой. Возила по тарелке ложкой в правой, но помогала пальцами левой. И надо, наверно, что-то с этим делать. Но пѝсать в горшок, есть вилкой и правильно выговаривать слова её учила бабуля. А я… я её так любила, что разрешала всё, если только это не во вред. Пусть ест как может. Лишь бы ела.

— Нет, не Костя, — покачала я головой и глянула на часы.

Костя должен был прийти минут тридцать назад. За вещами.

В груди кольнуло. Как и каждый раз, когда я думала о Косте.

Отвратительное чувство — смесь жалости, стыда и сожаления.