Мертвая зыбь - Юхан Теорин (2015)

Толстый полицейский выследил его, пытался схватить, но Нильс оказался быстрее.

– Самооборона, – шепчет он услышанное от матери слово, – я застрелил его, но это была самооборона.

Он прокашлялся, чтобы не заплакать.

Прошло уже двадцать часов, как он спрыгнул с поезда в альваре. И сразу пошел на юг. Почему-то решил, что там его искать не станут – и оказался прав. Километрах в десяти от Боргхольма, в самом узком месте пролива, Нильс вышел к воде. Там он нашел пустую смоляную бочку – и сразу оценил находку. Дождался темноты, сунул в бочку все, что у него было, столкнул в холодную воду и лег на нее, обхватив руками, так что в воде оказались только ноги. От жалости к себе Нильсу хотелось плакать, но он, сжав зубы, заставил себя плыть, отталкиваясь ногами. Как можно быстрее, чтобы не потерять сознание от холода.

На счастье, фарватер пуст, ни кораблей, ни лодок. Никто его не видел. Через два часа он вылез на смоландском берегу, вытащил из бочки вещи и, не чувствуя ног, побрел по берегу. Сил хватило ненадолго – под первым же деревом заснул как убитый.

А сейчас еще очень рано, но сна ни в одном глазу. Ноги пока болят, но идти надо. Он соображает: до Кальмара совсем близко, а город полон полиции. Сейчас его наверняка ищут и в Кальмаре.

Одежда высохла. Сорочка, свитер, брюки. Он проверяет бумажник – деньги, которые ему дала мать, не намокли. Слава богу. Без них он бы пропал.

«Хускварна» на дне пролива. Он утопил ружье. Примерно посередине – взял за ствол и отпустил. Обрез жалобно булькнул и скрылся под водой. Все равно в нем никакой пользы – патронов больше нет. Жаль – с ружьем он чувствовал себя в безопасности.

И растерзанный выстрелами рюкзак жаль. Сколько там всего было! А сейчас весь его багаж умещается в карманах, да еще в маленьком узелке из носового платка. И все.

Он идет на север. Медленно поднимается солнце. Нильс точно знает, куда ему надо, но это не близко, идти придется весь день. Он идет вдоль берега, предусмотрительно обходит деревни. Старается все время идти лесом – в лесу он чувствует себя более или менее уверенно. Ему попались две косули – они двигались так бесшумно, что он испугался, когда увидел их совсем рядом. Людей-то он слышит издалека, так что избежать встречи не составляет труда.

Рамнебю. Он там бывал, в последний раз прошлым летом. И даже в деревню не надо заходить – лесопилка дяди Августа стоит на отшибе.

Вой пилорам слышен издалека. А скоро он различает и запах – запах свежераспиленного дерева смешивается с запахом водорослей с пролива.

Нильс, оглядевшись, перебегает дорогу и прячется за навесом, под которым лежат штабеля досок. Хоть он и бывал здесь, но где контора, не знает. И даже если бы знал – не попрется же он туда на глазах у рабочих! В нескольких сотнях метров – вилла дяди Августа, но туда идти опасно. Дети, прислуга, шофер – кто-нибудь обязательно донесет в полицию, если его увидит. Так что надо что-то придумать. Тяжелый, даже удушливый аромат сирени привлекает бесчисленных насекомых, а у Нильса от него кружится голова.

Часы его встали – вода попала в механизм, – но прошло не меньше получаса, прежде чем на территории лесопилки появились люди. Двое рабочих, смеясь и о чем-то разговаривая, проходят мимо навеса. Но Нильс прячется за кустом сирени, и они его не видят.

Только ждать.

Еще через несколько минут появляется мальчишка, совсем подросток, тринадцать или четырнадцать, не больше, но ростом почти как Нильс. Руки в карманах, кепка надвинута на лоб.

– Эй, ты! – шипит Нильс.

Слишком тихо. Он не слышит.

– Ты там, в кепке!

Мальчишка останавливается и оглядывается. Нильс поднимается из-за куста и машет.

– Я здесь!

Наконец-то! Мальчишка делает несколько шагов по направлению к нему и останавливается.

– Работаешь здесь?

– Первое лето, – гордый кивок головы.

Голос еще ломается. Смоландский диалект – ни с каким другим не спутаешь.