Мертвая зыбь - Юхан Теорин (2015)

Ириски, которые мать дала в дорогу, кончились на третий день.

В Хускварне он задержался на несколько часов – захотелось посмотреть место, где сделали его ружье, но оружейную фабрику так и не нашел. А спросить не решился. Хускварна была никак не меньше Кальмара, а соседний город, Йончёпинг, – и того больше. На улицах было столько народу, что он даже не прятался. После войны люди были одеты скверно, и его грязная и пропотевшая после долгих скитаний одежда внимания не привлекала.

Он даже решился поесть в ресторане и купить новые башмаки. Тридцать одна крона. Денег было не так много, но он все равно пошел в ресторан у вокзала и заказал большой бифштекс, кружку пива и рюмку коньяка «Грёнстедт». Две кроны и шестьдесят эре. Дорого, конечно, но он это заслужил.

После такого обеда Нильс почувствовал прилив сил и шел еще несколько недель, пока не добрался до западного побережья.

Гётеборг – второй по величине город королевства, он знал это из школы. И все равно обомлел, когда увидел огромные дома на набережной реки Йота, сотни автомобилей, тысячи людей на улицах. Вначале он даже ударился в панику – найти что-то в таком водовороте казалось совершенно невозможным. То и дело слышались обрывки иностранной речи – по улицам бродили моряки из Англии, Дании, Норвегии, Голландии. Нильс мог часами смотреть, как отправляются и причаливают корабли из далеких стран. В первый раз в жизни он попробовал банан, почерневший, размякший, но все равно – вкус показался ему замечательным.

Гавань была несравненно больше, чем на Эланде, и не просто больше, а совсем другая. Повсюду стояли подъемные краны, похожие на доисторических чудовищ, дымящие буксиры сновали между стоящими на рейде гигантскими белоснежными океанскими лайнерами. Мачт и парусов почти не видно – они уступили место дизельным двигателям.

Нильс бродил по гавани, рассматривал циклопические корпуса судов и думал о бананах в Южной Америке.

Он снял номер в отеле для холостяков. Комната была настолько скверной, что он старался находиться там как можно меньше, – уходил утром и возвращался поздно вечером. Нельзя сказать, чтобы он тосковал о ночевках в лесу, на покрытой мхом и хвоей земле, но эта комната напоминала ему тюремную камеру, и он ночь напролет прислушивался к шагам на лестнице – не пришли ли за ним?

В одну из ночей дверь его комнаты отворилась, и на пороге появилась гигантская фигура уполномоченного Хенрикссона. Полицейский мундир окровавлен. Не открывая глаз, уполномоченный указал на него неестественно длинным пальцем.

Ты убил меня, Нильс. Но я тебя нашел.

Нильс вскочил, закусив губу. В номере было пусто.

За все время в Гётеборге он послал Вере одну открытку – черно-белую, с изображением маяка в Винге. Без слов. Только открытка. Имя и адрес отправителя он, естественно, не указал. Она поймет – он жив, а по штемпелю сообразит – открытка послана с западного побережья, из Гётеборга. Этого достаточно.

Молодой человек в костюме все ближе.

Впервые Нильс увидел Макса три дня назад в маленьком кафе около гавани. Тот сидел через два стола от Нильса. На него нельзя было не обратить внимания – он доставал сигареты из золотого портсигара и громко разговаривал со всеми подряд – с официанткой, с хозяином, с другими посетителями, причем на таком забавном гётеборгском диалекте, что все улыбались. Все называли его Макс. К нему то и дело подсаживались какие-то люди, старые и молодые. Он немедленно снижал голос и тихо, главным образом жестами, о чем-то с ними беседовал.

Явно что-то продавал. Никакой демонстрации товара Нильс не заметил, поэтому предположил, что тот торгует советами и информацией. Он присматривался к Максу около часа и, наконец, решился – подсел за его столик. Вблизи Нильс понял, что Макс еще моложе его. Жирные волосы, физиономия в угрях – и при этом умные, внимательные глаза.