Все цветы Парижа - Сара Джио (2019)

После завтрака я убирала со стола, а Кози объявила, что хочет погулять перед занятиями возле школы. Я не разрешила ей и сказала, что сегодня она не пойдет в школу и посидит дома. Конечно, как и ожидалось, она топнула ногой, зарыдала, крикнула, что ненавидит меня, и убежала к себе.

Я ненавидела мир, в котором мы жили, за то, что он не был милосерден к моей любимой дочке.

– Мне ужасно ее жалко, – сказала я папе, когда Кози с грохотом захлопнула дверь спальни. – Но у меня нет другого выхода.

Папа согласился со мной.

– Пожалуйста, послушай меня. – Я взяла его за руку и заглянула ему в глаза. – Нам надо уезжать отсюда. Тут слишком опасно, и ты это знаешь, папа. Днем на юг идет поезд. Если повезет, мы поужинаем завтра вечером где-нибудь далеко отсюда в маленьком кафе под защитой наших новых фамилий. Мы останемся там до конца войны или уедем в Швейцарию.

Папа молча глядел куда-то в стену.

– Пожалуйста, – взмолилась я и стерла слезу, ползшую по щеке.

– Ты уезжай, милая моя, – ответил он наконец и похлопал меня по руке, как когда-то, когда мне было столько же, сколько сейчас Кози, и я говорила какую-нибудь глупость – например, что хочу полететь на Луну или открыть кондитерскую лавку. – Дорогое дитя, это мой дом. Я никуда не поеду.

Мое сердце разрывалось пополам. Как я могла выбирать между папой и Кози? Разве я смогу принять когда-нибудь такое невозможное решение?

Мы не успели продолжить разговор, как в комнату вбежала дочка и прыгнула мне на колени.

– Мамочка, прости меня за такие слова, – сказала она и положила голову мне на плечо. – Я люблю тебя. Просто… мне грустно.

– Я простила тебя, моя озорная, маленькая птичка.

– Ведь ты заботишься о моей безопасности, – продолжала она. – Я понимаю. Просто… – она повернулась ко мне, сверкнув большими зелеными глазами, – я так люблю снег!

Я улыбнулась. Ее энтузиазм был заразнее, чем грипп.

– Я тоже люблю.

Дочка играла с медвежонком, качала его на коленях, но внезапно застыла от ужаса.

– Мама! Мама! – закричала она.

– Что такое, доченька?

– Ой, нет, нет, нет!

– Что с тобой, милая? Скажи мне.

Она спрыгнула на пол.

– Какой ужас! Это просто ужас! – Она показала на месье Дюбуа. – Его цепочка. Ее нет!

Я с облегчением перевела дух. Причина ее ужаса могла быть гораздо серьезнее: камень, брошенный в наше окно, угрозы детей, сочувствующих немцам, или что-нибудь еще страшнее.

Но я знала, как она дорожила той цепочкой. На ней висел медальон с выгравированной буквой «К», такой же, как тот, который она сама носила на шее последние три года. Папа подарил ей этот маленький набор, когда ей стукнуло пять лет. По цепочке с медальоном для нее и для месье Дюбуа. Ее радости не было пределов.

– Мы найдем ее, – пообещала я. – Она наверняка где-нибудь здесь.

– Нет, – возразила она, огорченно покачав головой. – Я знаю, где потеряла ее.

– Где?

– В цветочной лавке, – ответила она. – Я сняла ее, когда вы разговаривали с дедушкой. Я хотела положить в медальон семечку подсолнуха. Месье Дюбуа любит семечки. Но потом вы сказали, что надо уходить. – В ее глазах застыло отчаяние. – Я положила ее на прилавок и наклонилась, чтобы завязать шнурок, и – мамочка, – оставила ее там! – Она вытерла слезы. – Как ты думаешь… ее могли украсть?

– Конечно, нет, доченька. Лавка заперта.

– Вдруг кто-нибудь разобьет окно?

Я не стала говорить ей, что вряд ли кому-то понадобится красть цепочку с шеи медвежонка. Не сказала я ей и то, что в данный момент мне меньше всего хотелось заниматься этим, когда ради нашей безопасности нужно сделать миллион важных дел. Но все-таки моя малышка была ужасно огорчена, и уж эту-то неприятность я могла без труда устранить.

– Ладно, – пообещала я после долгого молчания. – Я схожу за ней в лавку.

Ее лицо просияло, и она обняла меня за шею.

– Ты лучшая мамочка в целом мире!