Театральная площадь - Валерия Вербинина (2018)

Из ближайшей комнаты выглянул усатый гражданин сурового вида, который, не обращая внимания на Машу, объявил поклоннице телефона:

— Все болтаешь и болтаешь, не надоело? Сколько можно уже?..

Маша не стала ждать, чем это кончится, и быстрым шагом прошла в конец коридора. Тут была маленькая комнатка, в которой она жила вдвоем с теткой Серафимой Петровной — той самой, которая работала пачечницей в Большом театре.

Утопая в волнах розовой ткани, Серафима Петровна наметывала очередную пачку. Хозяйка комнаты казалась рыхловатой малоподвижной женщиной лет пятидесяти. Она немного сутулилась и убирала в пучок темные седоватые волосы, но глаза у нее были молодые и поразительно ясные. Даже из-под очков было видно, как они блестят.

— О! Машенька, — воскликнула она, и чувствовалось, что она по-настоящему, неподдельно рада видеть племянницу. — Ужинать будешь? А я тут опять работу на дом взяла. — Она показала на ткань. — В «Лебедином озере» вальс невест, все в пачках разного цвета, прелесть что такое… А одну пачку надо заменить. Будет тебе заодно рубашечка розовая, — добавила она на первый взгляд не вполне логично.

— Вы со своим шитьем однажды совсем зрения лишитесь, — проворчала Маша, ставя сумку на стул. — А поужинала я у Сергея.

Она сняла шапочку и варежки, расстегнула заячий полушубок, и когда тетка сделала движение, чтобы встать и помочь ей раздеться, решительно покачала головой.

— Как Сергей Васильевич? — спросила тетка светским тоном, возвращаясь к шитью.

— Прекрасно, — ответила Маша больным голосом. Она сняла заграничного вида модные сапожки, стряхнула с полушубка снег и повесила его на плечики, после чего прошла в угол и рухнула лицом вниз на стоящую там кровать.

— Маша, Машенька, — забеспокоилась тетка, — что с тобой?

— Ничего. — Лежащая немного повернула голову, чтобы ответить. — Умереть хочется.

— Опять? — огорченно спросила тетка, и чувствовалось, что она уже привыкла к подобным заявлениям и что в прошлом они звучали не раз. — Да что же такое…

— Да вы поймите, это не жизнь, это недожизнь какая-то! — с ожесточением заговорила Маша, поворачиваясь на бок. — На работе одни и те же убогие разговоры, опять кто-то напутал в расписании, а я виновата. Даже Сотников — ничтожество, таперишка паршивый — и тот мне выговаривает! Репетиция ужасная, все волшебное Касьянов пытается убрать… Алексей не в духе, ничего у него не клеится. Глядя на него, Ирина тоже скисла — у нее же все выходит только тогда, когда он в ударе… Потом Сергей позвал на машине кататься… — Она шевельнулась, недобро усмехнулась. — Ну, у этого всегда все хорошо и радостно. Многих сейчас высылают из Ленинграда, они по дешевке имущество распродают… Он там покупает и тут перепродает втридорога. Ампирный гарнитур, которому во дворце место, за двести рублей отхватил… Но главное не это. Он Брюллова картину купил, представляешь? За двадцать шесть рублей пятьдесят копеек. Правда, из-за глупости продавцов… там подпись была рамой закрыта. И вот теперь Брюллов будет висеть на стене у этого… у этого… — Она все искала слов и не находила. — Греть его сердце, как он выразился. Сердце греть, ах, какие нежности…

Тетка, отложив розовую пачку, поверх очков внимательно смотрела на Машу.

— Ты из-за Брюллова так расстроилась? — тихо спросила Серафима Петровна.

— Из-за всего. — Маша отвернулась к стене и стала водить пальцем по обоям. — И за Брюллова обидно, да. Картина с великокняжеской короной на обороте, из дворца какого-то… А досталась ему. За что? За то, что он удачливый спекулянт и брат-профессор прикрывает его… его художества?.. Я, говорит, его продавать не стану. Пусть висит, пусть мне все завидуют, со временем такие картины только растут в цене… Барышник и мерзавец. Ну а я-то кто, раз я с ним? Я кто, скажи мне?