Молочные зубы - Зои Стейдж (2019)

Она кивнула в надежде, что все вернется на круги своя. Может, он заговорит с ней о транспортаторе из «Звездного пути», объяснит, как он так сортирует молекулы при телепортации, что одежда, обувь и коммуникатор героев не сливаются с телом, а ткань и электронные детали не лезут из ушей. Ей нравился транспортатор и эта штука, которая воссоздавала всю их еду. Хотя пользоваться репликатором без слов было бы сложно. Но идея заполучить мятное мороженое с шоколадной крошкой или желейные конфетки со вкусом жевательной резинки могла бы соблазнить ее на то, чтобы пошептаться с такой машиной.

Папа отодвинул тарелку и поставил локти на стол.

– Ну что, поговорим друг с другом честно?

Ханна заерзала на стуле. Она наколола на вилку два кусочка блина и отправила их в рот. В ее представлении честность отнюдь не была твердым предметом и представляла собой что-то вроде пара или дыма, который сейчас есть, а через минуту его уже нет. Держать все при себе было важнее честности, но врать нехорошо. Ханна совсем не хотела, чтобы папа решил, что она лгунья.

– Ты покалечила маму за то, что она сделала с твоим Ночным Бормотунчиком?

Ханна прикинула варианты ответа и кивнула. Ей было нечего терять, потому что папа – очень умный – и так уже все понял. Теперь он поймет, что это честно, ведь Бормотунчик мертв, а мама цела и почти невредима.

– Иди ко мне.

Он быстрым движением придвинул свой стул ближе к ней и потянул на себя тот, на котором сидела она. Теперь он был так близко к ней, что их коленки соприкасались.

– Ханна, это очень важно. Я знаю, как тебе было больно, когда мама растоптала твою игрушку. Но ты ведь понимаешь, что картофелина – даже превращенная в друга – не чувствует того, что чувствует человек. Понимаешь или нет?

Да. Нет. Картофелина, конечно же, не чувствует боли. Только вот она была не просто картофелиной и испытала ее, когда мама с ней так обошлась. Папа не поймет, если, конечно же, она ему все досконально не объяснит. Но в ее голове все до такой степени перемешалось, что она расплакалась.

– Может, ты решила так подшутить над мамой, подумав, что это будет смешно? Но ты сделала ей больно, причинила физические страдания. И напугала. Причем не только ее, но и меня. Мне страшно оттого, что моя непоседа…

Папин голос дрогнул, она посмотрела на него и поразилась тому, что папа заплакал. Ханна коснулась его щеки и покачала головой, надеясь, что он ее понял: «Не плачь, папа».

От этого он зарыдал еще сильнее, схватил ее, посадил к себе на колени и с силой прижал к себе.

– Понимаешь… Ты моя любимая, маленькая…

Он поцеловал ее головку.

Ей нравилось, когда он ее обнимал. Его сердце билось прямо возле ее ушка, и она в унисон с ним постукивала средним пальцем ему по груди. Но потом папа глубоко вздохнул, посадил ее обратно на стул, вытер глаза, и она уставилась на него в недоумении.

– Папа расстроился. Ты больше не станешь никому причинять зла. Этого делать нельзя. Понимаешь, теперь у нас возникла проблема, и я не знаю, как ее решить. У меня такое ощущение, что в тебе живут две совсем разных девочки. Во всем виновата… Мари-Анн? Это она заставляет тебя делать такое?

Ханна опять заерзала и прижала палец к маленькой сахарной крошке, оставшейся лежать рядом с тарелкой. Потом слизала ее. Она очень гордилась собой, ведь идея с кнопками принадлежала ей. Мари-Анн лишь стояла на стреме. А то, что произошло в школе, казалось ей лишь цепочкой счастливых случайностей. Сначала она осталась наедине с Головой-Шлемом. Увидела, как она бьется о стену. Затем Голова без жалоб и протестов позволила снять с себя шлем. После чего появился злобный пес. Здесь Мари-Анн, пожалуй, ей немного помогла. Ханне впервые пришло в голову, что подруга злоупотребила ее гостеприимством. То, что она не нравилась маме, было здорово, но если она встанет между Ханной и папой… Девочке хотелось вернуть своего старого папу, который никогда не отворачивался от ее поцелуев.