Запах соли, крики птиц - Камилла Лэкберг (2011)

Иногда ему вроде бы вспоминалась другая, та, что была не столь мягкой и красивой, как она. Другая, обладавшая таким холодным и непреклонным голосом. Словно твердое и острое стекло. Как ни странно, иногда ему этого голоса не хватало. Он спрашивал сестру, помнит ли она ее, но та лишь мотала головой. А потом брала свое одеяло — мягкое, с маленькими розовыми мишками — и крепко прижимала к себе. И он видел, что сестра, конечно же, помнит, тоже помнит. Воспоминание таилось где-то глубоко — в груди, не в голове.

Однажды он попытался спросить об этом голосе. Где он сейчас? Кому принадлежал? Но она страшно рассердилась. Сказала, что у них есть только она. И все. Никого с твердым и резким голосом никогда не существовало. Только она. Всегда лишь она. Потом она обняла их с сестрой. Шелк ее блузки коснулся его щеки, аромат духов проник в ноздри. Прядь длинных светлых волос сестры щекотала ему ухо, но он не осмеливался пошевелиться. Не осмеливался нарушить магию. Больше он никогда не спрашивал. Слышать ее сердитый голос было столь непривычно, столь жутко, что он не отваживался рисковать.

Обычно она сердилась на него лишь тогда, когда он просился посмотреть, что скрывается снаружи. Говорить об этом он не хотел, знал, что спрашивать бесполезно, но иногда просто не мог удержаться. Сестра всегда смотрела на него большими испуганными глазами, когда он, запинаясь, задавал свой вопрос. Ее страх заставлял его внутренне сжиматься, но промолчать не удавалось. Вопрос всегда возникал, словно стихийная сила — бурлил и поднимался откуда-то изнутри, рвался наружу.

Ответ бывал одинаков. Сперва разочарованный взгляд ее глаз. Огорчение по поводу того, что хоть она и давала ему так много, давала все, а ему тем не менее хотелось большего. Чего-то другого. Затем неторопливый ответ. Иногда при ответе у нее в глазах появлялись слезы. Это было страшнее всего. Часто она опускалась на колени, обхватывала его лицо руками. Далее то же заверение — что это во имя их же блага. Неудачнику туда путь заказан. Выпусти она их из дома, им с сестрой придется плохо.

Потом она тщательно запирала перед уходом дверь. И он оставался сидеть со своими вопросами, а сестра подползала к нему поближе.

~~~

Мехмет свесился с кровати, и его вырвало. Он смутно сознавал, что все течет на пол, а не в какую-нибудь посудину, но ему было слишком плохо, чтобы переживать по этому поводу.

— Тьфу, блин, Мехмет, какая мерзость. — Голос Йонны доносился откуда-то издали, и, чуть приоткрыв глаза, Мехмет увидел, как она выбегает из комнаты.

Расстраиваться из-за этого сил тоже не было. Его мозг заполняло лишь ощущение стука и боли в висках. Во рту пересохло, и привкус выпитого спиртного отвратительным образом смешивался с блевотиной. О том, что происходило накануне вечером, Мехмет имел лишь смутное представление. Ему припоминались музыка и танцы, помнились почти обнаженные девицы, которые прижимались к нему — жадно, отчаянно и омерзительно. Он прикрыл глаза, чтобы отгородиться от этих воспоминаний, но они лишь усилились. Тошнота снова подступила, и он опять свесился с кровати. Теперь уже осталась только желчь. Мехмет услышал, как где-то поблизости, словно шмель, зажужжала камера. В голове пронеслись лица родственников. Мысль о том, что они увидят его в таком состоянии, в сотни раз усилила головную боль, но единственное, что он был способен предпринять, это натянуть на голову одеяло.