Эльза держала младенца, пока Ингрид перерезала пуповину. Никто из них не врач, но Ингрид обычно помогает местным девицам разрешиться от бремени, если доктор не приезжает вовремя. Эльза никогда раньше не присутствовала при родах, за исключением своих собственных, а если и думала, что когда-нибудь ей придется принимать в них участие, всегда представляла в роли роженицы Маргарету – или Айну, когда придет ее время.

За окном постепенно набирает силу многоголосое пение. Сначала его было еле слышно, но постепенно оно становится все громче и громче. Уже можно различить отдельные слова молитвы. Она доносится словно из-под земли.

Ее звуки вырывают их из плена приятных эмоций и возвращают к реальности.

Эльза смотрит на Дагни; та, в свою очередь, глядит на ребенка. Когда шум с улицы усилился, девочка тихо захныкала. Пожалуй, она чует опасность, исходящую с той стороны, сколь бы маленькой ни была. Дагни выглядит испуганной и растерянной, и по ее виду Эльза понимает, что ничем не сможет им помочь.

Ингрид выпрямляется. Очки сползли ей на кончик носа, но она возвращает их на место, пытается встретиться взглядом с Эльзой, потом смотрит на скрюченный силуэт Биргитты, лежащей на кровати у дальней стены, и спрашивает:

– Что нам делать?

Ощущение беспомощности, охватывающее Эльзу в следующее мгновение, не имеет ничего общего с тем, что она испытывала когда-либо ранее. Пение, которое, кажется, никогда не закончится, как бы напоминает им, что их положение безнадежно. Шансов на успех нет. Приверженцев пастора много, а их слишком мало, и Биргитта не в состоянии помочь даже себе самой. И еще меньше – малышке, новому человечку, находящемуся сейчас в руках Дагни.

– Нам надо попытаться убрать их отсюда, – бормочет Эльза. – Подальше от Матиаса и прихожан. Подальше от Сильверщерна.

Ингрид кивает. Она не спрашивает, как они смогут осуществить подобное. В этом нет смысла. Она знает, что Эльза озадачена тем же самым.

Дагни снова смотрит на девочку, которую держит на руках. Ее лицо чуть смягчается, и она тихонько качает малышку, шикая на нее, чтобы та замолчала. Эльзе кажется, что в глазах Дагни она видит следы печали, запрятанной где-то в самой глубине ее души.

– Нам надо дать ей имя, – говорит Дагни.

Ингрид снова смотрит на Биргитту, лежащую вдалеке.

– По-твоему, бедняжка сможет назвать малышку? – тихо спрашивает она Эльзу.

Та качает головой.

– Мне кажется, Гиттан даже не понимает, что это ее дочь, – отвечает она с болью в сердце. «Как вообще такое могло случиться?»

И сразу возникает вопрос, который ни одна из них не задает.

Кто отец ребенка?

– Что скажете относительно Кристины? – внезапно спрашивает Дагни. – Так ведь звали ее мать.

– Ну да, – подтверждает Эльза. – Все правильно.

Она помнит Кристину главным образом в ее последние дни, измученную болезнью. Страх на ее красном обеспокоенном лице – и облегчение, которое та явно испытала, когда Эльза пообещала ей заботиться о Биргитте.

Но она не справилась…

Точно так же как и со своими дочерьми.

– Кристина Лидман, – тихо говорит Эльза сама себе.

Она ставит железную кружку на край раковины и направляется к Дагни. Холодная вода отодвинула усталость.

– Кристина, – повторяет Эльза малышке.

Девочка немного успокоилась; сейчас она смотрит на Эльзу своими мутными глазами. В их выражении есть что-то, свойственное только новорожденным детям. Эльза не суеверная женщина (не особенно верующая, честно говоря, хотя никогда не признáет это вслух), но они все равно выглядят так, словно знают что-то; словно видели вещи, недоступные взглядам других.

– Это хорошее имя, – говорит Эльза Дагни.

– Следующий поезд из города уходит завтра, не так ли? – спрашивает Ингрид у нее за спиной. – Приходит утром, а отправляется в три часа.