Мертвый город - Камилла Стен (2019)

Не составляет труда представить станционное здание, полное людей. Я как наяву вижу ссорящихся между собой от скуки детей, женщин, надевших свои самые красивые платья для поездки в гости к родственникам. Собственную мать – ужасно молодой, когда она в восемнадцать лет отправлялась в Стокгольм, собираясь начать новую жизнь. И позже – безработных мужчин, которым некуда больше пойти, пытающихся утопить свою неуверенность в завтрашнем дне в спиртном и спящих на станционных скамейках.

«Мне было двадцать лет, когда они закрыли шахту. Руда подошла к концу, да и добыча ее стала небезопасной. Разработки потеряли смысл.

Это произошло совершенно неожиданно, как гром среди ясного неба. Мой отец потерял работу, и все трудившиеся там – тоже.

В Сильверщерне жили 607 человек. И 277 из них пахали на шахте. Большинство женщин сидели дома с детьми.

Город оказался как бы в состоянии коллапса. Никто не знал, что делать. Некоторые семьи пробовали продать свои дома, но кто захотел бы купить их в шахтерском поселке без шахты? Пара семей покинула свои жилища и уехала, но большинство не могли последовать их примеру. И прежде всего – рабочий люд Сильверщерна. Они не имели сбережений для этого».

Макс, держа руку козырьком над глазами, смотрит в сторону леса, где рельсы исчезают среди деревьев.

– Страшно подумать, что это был их единственный способ выбраться из города или вернуться обратно, – говорит он.

Сажусь на перрон. Макс протягивает мне руку, и я берусь за нее; приземляюсь довольно неловко, хоть он и поддерживает меня.

– Наверняка существовала и другая дорога, – говорю я и поднимаю камеру.

Через видоискатель рельсы кажутся как бы на удалении, а лес так и вообще черт знает как далеко от меня. Золотистый свет солнца придает покрывающей пути ржавчине своеобразный блеск. На растущем вокруг вереске уже кое-где появились розовые почки.

Я, конечно, не фотограф, но никто не сможет придраться к этой фотографии.

– Где же тогда она находится? – спрашивает Макс.

Качаю головой, опуская камеру.

– Не знаю. О ней нет ни слова в отчете горнодобывающей компании, а значит, они либо не нашли ее, либо попросту не искали. Возможно, остатки этой дороги помечены на карте – тогда именно по ней мы ехали через лес. Просто часть ее, идущая из города и вверх по склону, полностью заросла. Дорога не была даже засыпана щебнем, поэтому, естественно, лес отвоевал ее себе.

Поворачиваюсь и быстро делаю несколько снимков фасада станционного здания. Со своими скругленными углами и штукатуркой песочного цвета оно напоминает пряничный домик.

– Нам, по крайней мере, не о чем беспокоиться, – добавляю я. – Мы можем уехать, когда захотим.

Эти слова оставляют у меня самой неприятный осадок в душе.

Макс понимает, что я имею в виду. Знает ведь как облупленную.

– Туне сама выразила желание остаться, – говорит он, судя по тону его голоса, явно стараясь успокоить меня. – Сказала, что не хочет ехать в больницу.

– Ну да, – соглашаюсь я. – Все так и есть.

Но тогда ее глаза были влажными от усталости, боли и алкоголя, и она долго смотрела на меня, прежде чем произнесла это. Мне очень хотелось бы сказать, что Туне не могла заметить, как я напряглась в своей безмолвной молитве, когда сидела, ожидая ее решения. Но зачем лукавить…