Мертвый город - Камилла Стен (2019)

Из третьего года в моей памяти сохранилось не так много. Но мне помнится темнота за окнами, погашенные лампы, тишина; я рыдаю, уткнувшись лицом в подушку. Эмми жарит хлеб, заваривает чай. Почесывает мне спину ненакрашенными ногтями, пока я не засыпаю, измотанная.

– Мы были ужасно близки, – говорю я медленно. – Я периодически жила у нее дома в первый год. Мы много болтали о том, чем займемся после получения дипломов, собирались работать вместе и революционизировать шведскую киноиндустрию. Ну, знаешь, всё как всегда. – Я криво улыбаюсь. – Но… да.

Улыбка умирает. Я перевожу дыхание.

– Ты знаешь, что у меня были… проблемы… в университете.

Смотрю на Макса, тот быстро кивает.

– Я впала в депрессию. Вдобавок тяжелую.

Это слово режет мне слух. Я ненавижу произносить его, ненавижу, как оно звучит. Депрессия. При всей расплывчатости данного термина, он означает для меня нечто печальное, достойное сожаления. Человека, потерявшего контроль над собой.

– Сначала Эмми была на моей стороне, но вся эта ситуация достаточно быстро утомила ее. Мало веселого, когда твоя подруга больше не хочет гулять и ходить на вечеринки, а главным образом лежит и рыдает. Поэтому немного спустя Эмми не выдержала. А потом…

Воспоминание оставляет горький привкус во рту, болью отзывается в голове. Я чувствую, как слезы жгут глаза, но стараюсь не обращать внимания на это.

Бурный поток под мостом.

Телефон у уха.

– Пожалуйста.

Смех, музыка на заднем плане. Песня группы «Кент».

И за стеною у реки

Свой след оставлю я на водной глади,

На ней я имя напишу свое,

Чтоб знала ты, где отыскать меня на карте.

Я до сих пор не могу слушать ее.

– Я пыталась покончить с собой, – признаю́сь еле слышно. – Хотела спрыгнуть с моста.

– Вот черт, – тихо бормочет Макс. Он тянется к моей руке, но я убираю ее.

– Я позвонила Эмми. Когда стояла там, наверху. Позвонила и попросила ее прийти и забрать меня. Все происходило вечером в пятницу. Она, наверное, находилась на какой-то вечеринке.

От волнения мне трудно дышать, словно комок застрял в горле, я стараюсь сглотнуть его.

– Она сказала… – начинаю я, судорожно хватая ртом воздух; заставляю себя продолжать. – Она сказала, что не может. Предложила мне «перестать сходить с ума». И положила трубку.

Последние слова я словно выплевываю. Напряжение в груди не спадает, но все равно приятно, что я смогла сказать это; примерно такое же ощущение возникает, когда, подняв какую-то тяжесть, ты потом опускаешь ее.

Макс качает головой. Я слегка пожимаю плечами.

– И почему же тогда она здесь? – тихо спрашивает он.

Я качаю головой.

– У нас не осталось выбора. Нам требовался кто-то с квалификацией Эмми, с ее опытом работы в киноиндустрии. Она хорошо умеет монтировать материал, и, кроме того, у нее есть связи, необходимые нам.

Макс сидит молча, вертя соломинку между пальцами.

– Так, значит… – бормочет он.

Я киваю.

– Да. Так.

– Ты могла обратиться ко мне, ты же знаешь, – говорит он и смотрит на меня своими большими блестящими глазами.

У него темные ресницы, короткие, но густые. Когда мы только познакомились, Макс обычно ходил в очках. Полагаю, сейчас он носит контактные линзы. Порой мне не хватает его больших и несуразных очков, точно так же как иногда – почему-то – может не хватать угрей у него на лбу. Но это чувство не имеет к нему никакого отношения. Оно связано непосредственно со мной. С определенным этапом моей жизни. С тем, какой я была тогда и кем являюсь теперь.