— Когда я вошла, — продолжала Ширли, — она улыбнулась мне и сказала: «А, это ты, Ширли, я так рада, что ты приехала, я испекла тебе шоколадный торт». Я сразу поняла, что у нее поехала крыша.

— Защита ссылалась на временное помешательство, — заметил Джексон.

Дебора собрала ему факты, разбавив их сплетнями. Мишель Роуз Флетчер, урожденная Моррисон, восемнадцати лет, осуждена пожизненно за, по словам уважаемого судьи, «хладнокровное предумышленное убийство своего супруга, ни в чем не повинного человека». Джексон не верил в невинность кого бы то ни было, за исключением животных и детей, причем не всех детей. Он предложил ей еще кофе, но она помотала головой, точно отгоняя насекомое.

— У Мишель всегда все должно было быть под контролем. До фанатизма доходило. Но я все равно очень ее любила, она была моей старшей сестрой, понимаете?

Джексон кивнул. Он понимал, что значит старшая сестра. У него самого была старшая сестра, Нив.

— Ей нужен был идеальный порядок во всем. Всегда и во всем. Я понимаю почему, я хочу сказать, мы ведь росли… — Ширли Моррисон пожала плечами, подыскивая слово. — В сущем хаосе. Наша мать и с собакой не могла управиться, не говоря уже о доме и детях. Папа пьянствовал, а у мамы все из рук валилось. Для Мишель было очень важно не стать такой, как они. Но ребенок ее доканывал. Младенцы-то не поддаются контролю.

— Значит, по-вашему, она страдала от послеродовой депрессии?

Джексон вспомнил, как Джози после рождения Марли дни напролет плакала, оттого что была несчастна, а Марли плакала по ночам от колик. Джексон чувствовал себя совершенно бесполезным, потому что не мог помочь ни той, ни другой. А потом все вдруг прекратилось, солнце вышло из-за туч, и Джози посмотрела, как Марли мирно спит у себя в колыбельке, засмеялась и сказала Джексону: «Такая миленькая. Давай оставим ее у себя?» Давным-давно, когда они были счастливы.

Ширли Моррисон взглянула на него, мол, он-то что знает о послеродовых депрессиях, потом пожала плечами:

— Может быть. Вероятно. Она совсем не спала, а от недосыпа крыша едет. Но они все хотели ее крови: пресса, семья Кита. Он не сделал ничего плохого, не бил ее. Хороший был парень, добродушный такой. Мне он нравился. Он всем нравился. И он обожал Таню.

— У Мишель были синяки на лице, — вставил Джексон.

Ширли без выражения посмотрела на него:

— Синяки?

— Так записано в отчете офицера, производившего арест. Почему защита это не использовала?

— Не знаю.

У Ширли были изящные, дочерна загорелые ступни, надо полагать, она много ходила босиком. В индейских сандалиях из тисненой кожи они смотрелись особенно хорошо. Джексону нравились женские ноги, не в фетишистском смысле (он на это надеялся) и только не уродливые, — по какой-то таинственной причине у красивых женщин часто бывают уродливые ступни. Просто красивые ступни казались ему привлекательными. (Он, кажется, начал оправдываться.) У Николы Спенсер, к примеру, были большие ноги. Сейчас она была в ночном рейсе в Копенгаген, поди, бог знает чем занималась.

— Запах стоял невероятный, ужасный, это мне больше всего запомнилось, просто… тошнотворный. Таня сидела в манежике и прямо заходилась от крика, я ни до того, ни после не слышала, чтобы ребенок так кричал. Я детская медсестра, — добавила она, — в отделении интенсивной терапии.

Джексон это уже знал — позвонил в больницу и спросил: «Так в каком отделении Ширли Моррисон?» — и ему сказали. Получить информацию проще, чем кажется большинству людей. Задайте вопрос — получите ответ. Не на важные вопросы, понятно, не о том, кто убил Лору Уайр или где находятся останки Оливии Ленд. Или почему женщина, которую он когда-то обещал любить и беречь до последнего вздоха, решила увезти их единственного ребенка на другой конец света. Вот так взяла и решила. («Да, Джексон, взяла и решила».)