Преступления прошлого - Кейт Аткинсон (2010)

— Я обещала Мишель позаботиться о Тане, — сказала Ширли. — И я сдержала бы слово, но мне было всего пятнадцать, и социальная служба решила, что наши родители не подходят на роль опекунов — а так оно и было, — и передали опеку родителям Кита. Но они были не намного лучше. В последний раз я видела сестру в зале суда, когда ей вынесли приговор. Она отказалась с нами встречаться, отклоняла все заявки на свидания, отказывалась читать письма — мы ничего не могли поделать. Я еще могла понять, почему она не хочет встречаться с родителями, — они оба умерли, так больше ее и не увидев. Но чтобы отказаться от встреч со мной… я хочу сказать, мне было плевать, что она убила Кита, она по-прежнему была мне сестрой, и я ее любила. — Ширли пожала плечами и добавила: — Любой способен на убийство в определенных обстоятельствах.

Она снова уставилась вдаль, в мир по ту сторону окна, и Джексон подумал, что мог бы сейчас сказать: «Знаю, я и сам убивал», но ему не хотелось затевать этот разговор в половине двенадцатого утра в понедельник при такой температуре, поэтому он промолчал.

— Нам сообщили, когда она вышла, — продолжала Ширли, — но она так и не подала весточки. Я понятия не имею, куда она уехала и чем сейчас занимается. В конце концов, она создала себе новую жизнь, а свою старую оставила нам. «Убийство» — это как клеймо, правда? Паршиво это. Я хотела поступить в колледж, стать врачом, но после всего, через что мы прошли, это было невозможно.

— И теперь вы хотите, чтобы я отыскал вашу сестру?

Ширли рассмеялась, как будто он сморозил глупость.

— Ну нет. Зачем мне искать Мишель, если она ясно дала понять, что не хочет этого? Я ей больше не нужна. Я не собираюсь искать Мишель, я хочу найти Таню.

Бинки накрыла чай в саду. В окружении этих буйных зарослей за чайным столом больше был бы к месту мачете, нежели избыточный арсенал потемневших от времени ножей для масла и ложечек для варенья, являвшихся частью Бинкиной сложной чайной церемонии.

— Дарджилинг, — объявила Бинки, разливая серую бурду, простившуюся с чайной плантацией лет пятьдесят назад и разившую старыми носками. Чашки, судя по всему, отмыть уже не было шансов. — Сегодня к нам присоединится гость, — объявила она тоном ведущей рейтингового ток-шоу, — мой внучатый племянник Квинтус.

Матерь божья, как же он живет с таким имечком?

— В самом деле? — удивился Джексон; Бинки никогда не говорила, что у нее есть семья.

— Я его едва знаю. — Она пренебрежительно махнула рукой. — Мы с племянником никогда не были близки, но, кроме этого мальчика, у меня никого нет.

Неужели Бинки Рейн когда-нибудь с кем-то была близка? Трудно представить, что в самом деле был некий доктор Рейн, который делил с ней ложе и стол. Конечно, она не могла быть вечной старухой, но с трудом верилось, что она была юной цветущей женушкой, покорной сексуальным прихотям «Джулиана», — черт, Джексон, выбрось эту хрень из головы. Он был настолько смятен отвратительной картиной, нарисованной ему воображением, что опрокинул свой чай, — хотя вряд ли для скатерти, ставшей палимпсестом бесчисленных предыдущих чайных аварий, имело значение еще одно пятно.

— Что-то не так, мистер Броуди? — поинтересовалась Бинки, промокнув чайную лужу подолом юбки, но не успел он ответить, как из дальнего конца сада прозвучал странный звук, будто клич охотничьего рожка, возвестивший о прибытии Квинтуса Рейна.

Бинки сказала «мальчик», и Джексон ожидал увидеть подростка, но Квинтус оказался внушительным дядькой за сорок, с крупными невыразительными чертами лица и буйной шевелюрой. Сложен он был как регбист-нападающий, но мускулы давно превратились в жир, и, судя но его виду, он вряд ли осилил бы драку за мяч. На нем были свободные летние брюки и рубашка в бело-голубую полоску, с белым воротником и розовым галстуком, через плечо перекинут темно-синий пиджак. Разрежь его пополам — и увидишь внутри надпись «Тори».