Ловушка для птиц - Виктория Платова (2018)

Соня на минуту задумалась. Вернее, сделала вид, что задумалась, после чего произнесла едва ли не по слогам:

– Ху-дож-ник.

– Точно.

Что-то неуловимо поменялось в Сонином лице, и оно на какие-то пару секунд пришло в движение, заколыхалось, затряслось. И это живо напомнило Паше потревоженный вилкой холодец. И было что-то еще, от чего хрен отвяжешься, даже если захочешь.

Ага, вот:

Он видел Соню раньше, хотя не был с ней знаком вплоть до сегодняшнего дня.

– Я очень хорошо его помню. Ивана Караева. По просьбе Лидии Генриховны я встречала его в аэропорту. Двадцать третьего мая, вечерний рейс из Новосибирска. И сразу же отвезла в квартиру на Коллонтай… Нет, – неожиданно перебила она сама себя и вскинула очень тонкую, аккуратно выщипанную бровь. – Не сразу. Мы еще заехали поужинать в ресторан «Барашки». Это на Сенной площади.

Соня испытующе посмотрела на Однолета, но тот молчал.

– Это была не моя инициатива, – наконец сказала она. – На ужине за счет театра настояла Лидия Генриховна. Она иногда бывает чересчур сентиментальной. На пользу делу это не идет.

Паше вдруг стало грустно. Бедная, бедная Соня! Несмотря на влажные салфетки, дезинфицирующую жидкость и находящиеся в идеальном порядке бумаги, она производила впечатление не самого опрятного человека в мире. Наверное, всему виной ее кожа – чересчур жирная, вся в крошечных оспинах и рытвинах. Крылья носа сохраняют красноту: уж не прыщи ли она давила те пятнадцать минут, пока Паша ждал ее?

Все может быть.

И брови. Старательно выщипанные, они не успокаиваются, пробиваются черными точками. Черные точки взобрались даже на переносицу! Пашино воображение – тот еще фрукт: оно снова принимается крутить сальто и устраивать цыганочку с выходом. И подсовывает Паше Соню-девочку, но не ребенка, а подростка. И это крайне неприятный подросток, некрасивый.

С монобровью, над которой потешается весь класс.

Картина маслом, блин. Паша слишком сердоболен, сентиментален, – совсем как Лидия Генриховна Пеннивайз, он готов немедленно устроить обнимашки с Софико. И скормить ей проклятый десерт «Крокембуш», чего бы ему это ни стоило.

– Значит, сначала был ресторан, а ключи от дома – потом.

– Да. Он благополучно заселился в тот же вечер.

– А вы?

– Вернулась к себе, что же еще.

– Как долго он проживал в квартире?

– Достаточно долго. – Кукла-маньяк снова начала рыскать по записным книжкам. – Ага, вот. С двадцать третьего мая по тринадцатое ноября.

– Надо полагать, платил за квартиру он вовремя?

– Не смешите. Платила за все я, вынимая деньги из карманов Лидии Генриховны.

– Понятно, – улыбнулся Однолет.

– Ничего вам непонятно. Та квартира не приносила прибыль – одни расходы. Сколько раз я говорила Лидии Генриховне: чем отдавать деньги в никуда и привечать актеров, которые по определению бедны, как церковные мыши…

– А разве у вас не процветающий театр?

– Актеры не процветают никогда. Это абсолютно никчемные, неприспособленные к жизни существа. Хуже детей. Даже задницу себе вытереть не могут без посторонней помощи.

– По вашему боссу этого не скажешь. – Паша вспомнил верхушки пальм и испанскую террасу за спиной Дезобри. – Она вполне преуспевающий человек.

– Это стоит некоторых усилий, поверьте. – Соня, надменно сощурившись, в упор посмотрела на Однолета. – Вашей покорной слуге и… ммм… группе меценатов. Они боготворят Лидию Генриховну. Тем и живем.

Кукла-маньяк аккуратно влила в себя полстакана минералки и на секунду задумалась:

– Но мы говорили не об этом.

– Мы говорили о том, что квартира не приносит прибыль, – подсказал Паша.