Город и город - Чайна Мьевилль (2020)

Но сейчас уже двадцать первый век, и президент Уль-Мак (портреты которого можно увидеть там, где менеджеры наиболее раболепны), как и президент Умбир до него, заявил о том, что Национальный путь будет не отвергнут, а продолжен и что с узостью мышления будет покончено; улькомские интеллектуалы окрестили это жутким словом «гласностройка». Говорили, что магазины, торгующие компакт-дисками и DVD, софтверные компании, галереи, подъем финансовых рынков, укрепившийся динар – это символы «Новой политики», превозносимой до небес открытости, которая пришла на смену опасному недовольству. Это не означало, что группы радикалов, не говоря уже о партиях, теперь разрешены, однако на их идеи иногда обращали внимание. Пока они проявляли сдержанность на митингах и не особо рьяно вербовали сторонников, им позволяли существовать. По крайней мере, так говорили.

– Открывайте! – Датт ударил по двери. – Здесь логово объединителей, – сказал он мне. – Они постоянно общаются по телефону с вашими, бешельскими, – такая ведь у них тема, да?

– Какой у них статус?

– Сейчас они вам скажут, что они – просто компания друзей, которые собрались, чтобы поболтать. Никаких партийных билетов и всего прочего, они же не идиоты. Какую-нибудь контрабанду у них можно найти и без ищейки, но я сейчас пришел не за этим.

– Так зачем мы здесь? – Я посмотрел на фасады обветшалых улькомских домов; граффити на иллитанском требовало от некоего имярека, чтобы он пошел в жопу, и информировало о том, что имярек сосет член. Наверняка сейчас за нами следил Пролом.

Датт пристально посмотрел на меня.

– Тот, кто вышел на связь с вами, звонил вам отсюда или часто здесь бывает. Я почти гарантирую это. Хочу узнать, что известно нашим друзьям-бунтарям. Открывайте. – Это он произнес, обращаясь к двери. – Пусть их «нас-то за что?» вас не обманывает: они с радостью размажут по асфальту любого, кто, по их словам, «препятствует объединению». Открывайте.

На этот раз дверь подчинилась. За ней показалась миниатюрная девушка; ее голова была выбрита с боков, и на ней виднелись татуировки – рыба и несколько букв какого-то древнего алфавита.

– Кто… Что вам нужно?

Возможно, они отправили девушку, чтобы ее размеры устыдили нас и помешали сделать, что сделал Датт, – а именно толкнуть дверь с такой силой, что девушка отлетела назад, в обшарпанный коридор.

– Все сюда, живо! – крикнул он, быстро проходя мимо растрепанной панкушки.

После короткого замешательства, когда им, наверное, пришла в голову мысль о бегстве и была отклонена, на кухне собрались пятеро. Они сели на шатающихся стульях там, куда их посадил Датт, и не смотрели на нас. Датт встал во главе стола и навис над ними.

– Так, – сказал он. – Ну вот. Кто-то позвонил моему уважаемому коллеге, который сейчас находится здесь, и мы мечтаем выяснить, кто же решил принести такую пользу. Не буду зря тратить ваше время и притворяться, будто кто-то из вас в этом признается. Так что вместо этого каждый из вас по очереди скажет: «Инспектор, я хочу вам кое-что сообщить».

Они уставились на него. Он ухмыльнулся и махнул рукой, давая знак, чтобы они начинали. Они не начали, и тогда он врезал тому, кто сидел ближе всего. Товарищи пострадавшего завопили, он сам вскрикнул от боли, а я издал удивленный возглас. Когда человек медленно поднял взгляд, на его лбу уже начал появляться синяк.

– Инспектор, я хочу вам кое-что сообщить, – сказал Датт. – Мы пойдем по кругу и будем продолжать до тех пор, пока не найдем того, кто нам нужен. Или нужна. – Датт взглянул на меня: он забыл спросить у меня, кто это был. – Такая вот работа у полицейских. – Он приготовился ударить того же человека наотмашь. Я покачал головой и слегка поднял руки. Объединители застонали. Человек, которому угрожал Датт, попытался встать, но Датт схватил его за плечо другой рукой и толкнул обратно на стул.

– Йохан, да скажи ты ему! – крикнула панкушка.

– Инспектор, я хочу вам кое-что сообщить.