Оживший покойник - Анатолий Леонов (2019)

– Если бы ты знал, Борис как я устал за эти дни. Такое чувство, что все мы бегаем по кругу и не можем из него выбраться. Пробуем, а не получается. Словно кто-то очень хитрый не пускает, – вымолвил он устало и апатично.

Салтыков, задумчиво разглядывая дубовые доски пола, ответил не сразу.

– Понимаю тебя, отче. Это испытание. Каждому свое, но от этого никому не легче. Я устал не меньше тебя, но не могу все бросить. Надо закончить начатое.

Паисий, пристально глядя на осунувшееся вдруг лицо Салтыкова, тихо проронил:

– Мой отец любил говорить: «В долгой игре нет победителя». Мне кажется, что твоя игра здесь несколько затянулась.

Салтыков бросил на Паисия резкий, пронзительный взгляд, но первым не выдержал и, встав с лавки, ушел к окну.

– Не понимаю тебя. Что ты хочешь этим сказать?

Архимандрит, потупив свой взор в пол, устало сказал собеседнику:

– Не важно. Давай я скажу по-другому. Уезжай, Борис. Прошу тебя. Заканчивай свое следствие, забирай правых и виноватых и уезжай. Я опасаюсь за состояние умов моих иноков. Обитель бурлит. Мне все трудней удерживать насельников в повиновении. Еще немного, и все разбегутся на все четыре стороны. Ты понимаешь, что это означает смерть самой обители? Я не могу допустить этого.

Борис Салтыков стоял, смотрел в окно и улыбался.

– Хорошо, отче, – произнес он как можно более безразлично. – Не смею возражать. Я так и сделаю, как ты велишь. Завтра утром я заберу тело Глеба, Авдотью Морозову и арестованного инока. В Кострому поеду, к государю. Пусть царь решает, кто правый, кто виноватый.

Архимандрит встрепенулся и с надеждой посмотрел на боярина.

– Это правда? Завтра? Обещаешь?

Салтыков повернулся лицом в Паисию и, все так же улыбаясь, утвердительно покачал головой.

– Правда, отче. Завтра утром нас здесь уже не будет. Обещаю.

Глава 23. Дума о Московском разорении

Отец Феона лежал на охапке соломы, прислонившись спиной к сырой, замшелой стене каменного колодца, в который был помещен людьми Салтыкова. Камера представляла собой крохотное помещение в ширину не более полутора саженей, а в длину и того меньше, в одну сажень. Дверь отсутствовала, входом служил узкий круглый лаз на уровне пола, в который узник протискивался вперед ногами, ломая ногти и сдирая кожу с рук. Лаз наглухо закрывался снаружи тяжелой кованой крышкой с засовом. Окнами служили две маленькие, обе в ширину кирпича, дырки под потолком, через которые в каменный мешок проникали чистый воздух и свет. Впрочем, учитывая величину окошек, и то и другое проникало в камеру весьма условно.