Оживший покойник - Анатолий Леонов (2019)

– Филарета многие не любят. Говорят, он тайный католик и униат. И уж точно повинен он в смуте и разорении государства нашего.

– А ты, значит, к новой смуте призываешь? – удивленно воскликнула молодая женщина, всплеснув руками от негодования. – Не хочу я власти, Борис. Власть – это кровь. А мне ее уже хватило. Я домой хочу, к родителям…

Настала очередь возмущаться Салтыкову.

– А о сыне ты подумала? – воскликнул он запальчиво. – Я сделаю его царем! Государем великой державы…

– Именно о нем я и подумала в первую очередь, – вскочив со стула, решительно произнесла юная вдова. – На Руси всякой власти до страсти. Не отдам я тебе, боярин, Петеньку. Даже не помышляй о том!

Они стояли посередине шатра, испепеляя друг друга взглядами, полными неприязни и презрения. Кто бы подумал, что всего пару минут назад Борис Салтыков, кажется, был влюблен в Авдотью Морозову и даже вынашивал планы счастливого брака? Видимо, любовь – крапива стрекучая.

Отец Феона сидел на влажной от росы траве со связанными запястьями, прислонившись спиной к телеге. Рядом горел маленький костер, разожженный специально для него каким-то сердобольным обозником просто так, «для согрева». В этом поступке отразился весь русский человек. Казалось, что ему до арестанта, о котором он до тех пор, скорее всего, и не знал ничего. Достойный сей муж или дрянь-человечишко, предметом его внимания не являлось, потому что самый главный душевный порыв, управляющий поступками русского человека, зиждется на сильном внутреннем чувстве совести, на глубинном уровне, решающем сложные вопросы добра и зла сердцем, а не разумом. Только русская душа мучается вопросом, как поступить: по Закону или по Совести? Только русский человек жизнь свою оценивает с позиции сына Божьего – понравится это Отцу или огорчит. Потому что по совести – всегда значит по Божьим заповедям, а по закону – всегда ли?

Феона спокойно и задумчиво смотрел на дрова, пылающие в костре, когда к нему из сгустившейся тьмы вышел Семен – «Заячья губа». На его лице играла зловещая ухмылка, сама по себе не сулившая монаху ничего хорошего, а тут еще позади этого живодера держались три мрачные личности с сизыми рожами затяжных бражников.

– Ну что, раб божий, пойдем, что ли? – развязно произнес Семка, положив Феоне руку на плечо.

– Куда? – глядя Семке в глаза, спросил инок, брезгливо стряхнув его руку.

– Куда-куда, боярин зовет, – ответил Семка, все так же глумливо усмехаясь.

– А ну, огольцы, – кивнул он своим помощникам, – помогите подняться честному отцу. – И, не оборачиваясь, направился в сторону моста.

Феона, плотно опекаемый Семкиными людьми, шел следом, внешне никак не проявляя своего волнения или простого беспокойства. Все вместе они вышли на середину моста и остановились, повинуясь молчаливому знаку «Заячьей губы» уже в двух шагах, едва различая очертания друг друга. Кто-то из охранников запалил от огнива принесенный факел и воткнул его между разошедшимися досками настила. Осветить этот факел мог немного, но обзорность сразу увеличилась.

Семка облокотился на шаткие перила и с прищуром посмотрел на плотное, как смола, беззвездное небо.

– Ночь сегодня – прямо тьма Египетская! Как в гробу, ни зги не видно. Чего скажешь, монах?

– Тебе виднее, висельник, – невозмутимо ответил Феона и добавил: – Мы же не к Салтыкову идем, верно?

«Заячья губа» довольно оскалился и утвердительно мотнул головой.

– Верно. А зачем ты ему нужен? Ты здесь вообще никому не нужен. Никто не собирался тащить тебя до Костромы.

Семка медленно повернулся и направился к Феоне, в свою очередь, предусмотрительно занявшему место спиной к перилам. Подручные Семки незаметно и тихо встали за спиной своего начальника, с самым безразличным видом взирая на происходящее.

Приблизившись к Феоне вплотную и перейдя на зловещий шепот, Семка прогнусил, брызжа слюной ему на ухо: