На следующий день Мулагеш, наслаждаясь утренним воздухом и открывающимися видами, идет по тропе вдоль береговых утесов. С юга пришел атмосферный фронт, и все облака сдуло теплым ветром. Нур приказал выдать ей новую форму и дал время, чтобы привести себя в порядок и воспользоваться медицинской помощью. Все это способствует хорошему самочувствию. И даже Вуртьястан теперь не производит на нее гнетущего впечатления.

Турин идет через рощицы и лески, все дальше к северу от крепости и города. Понадобилось лишь несколько минут, чтобы оторваться от хвоста — их было двое, этих сайпурских солдат в штатском, и филеры из них оказались неважные. Потом она поворачивает к берегу.

Она очень быстро находит то, что ищет, — тайное место, где берет начало крохотная, жутковатая лесенка, что спускается с обрыва к морю. Она вспоминает, как сидела и смотрела, а Панду уводил лодку в море, а потом к нему присоединилась девушка.

Мулагеш осторожно спускается по ступеням. Такой обрыв раньше испугал бы ее, но теперь она ничего не боится. Ей некоторое время самой пришлось побывать смертью, так что идея ее более не пугает.

Она останавливается, уже почти дойдя до низа. И кричит:

— Сигруд? Это я! Ты это… это самое, не убей меня, ладно?

Молчание.

Затем негромкое:

— Хорошо.

Она спускается до самого низа и обнаруживает его сидящим в пещерке под тонким каменным сводом. Выглядит он отвратительно: щеки провалились, весь грязный, сломанная рука на перевязи — сам, видно, ее сделал, и получилось не очень.

— Проклятие всем богам, — ахает она. — Как ты выжил-то? Несколько дней ведь уже прошло!

— Не очень хорошо, — соглашается он.

Единственный запавший глаз смотрит на нее с горечью:

— Как ты узнала, что я здесь?

Она подходит и садится рядом с ним на гальку.

— Я подумала, что ты захочешь прийти в место, которое напоминает о ней…

Он склоняет голову, но ничего не отвечает.

— Все хорошо? — через некоторое время спрашивает он.

— Нет. Я сказала им правду, — говорит она. — Насчет того, что случилось. Насчет того, что ты сделал с этими солдатами.

— А гавань?

— В смысле — гавань? Хочешь сказать, то, что там наврал в письме? Что это целиком и полностью твоя идея? Ну… этому я возражать не стала.

Она с глубокой печалью смотрит на него:

— Ты не хотел, чтобы о ней осталась плохая память?

— Я… я хотел, чтобы хоть какая-то часть ее жила дальше, — говорит он. — То, чему она посвятила свою жизнь. Но теперь вот ты нашла меня… Расскажешь им? Позволишь арестовать меня? Чтобы все, сделанное моей дочерью, пошло прахом?

— Нет. Этого я делать не стану. Я уже организовываю встречи с вождями племен. Хочу поговорить с ними перед отъездом — как раз об этом.

— О чем?

— О том, что, если они просрут то, что Сигню для них сделала, и не построят нормальное государство, я вернусь и убью каждого из них.

Он смотрит на нее:

— Ты… ты думаешь, они поверят?

Она прищуривается:

— Я прошлой ночью была их богиней, Сигруд. Немножко и недолго. Но я была Вуртьей. Они поверят, не бойся. — Она фыркает. — Но первым делом я поговорю с Лемом. Который из ЮДК.

— О… чем?

— О том, чтобы оставить яхту Сигню здесь у берега. — Она передает ему карту. — Она будет здесь завтра утром.

Он изумленно смотрит на карту, затем медленно берет ее.

— Ты… ты даешь мне уйти?

— Нет. Я даю тебе фору.

— Но… я же убил тех солдат.

— Ну да. И это такое дело, серьезное. И мне тошно от одного воспоминания.

Она смотрит, как волны накатывают на камушки у ее ног, пытаясь утащить их с собой.

— Но я сама совершила что-то в этом роде. И мне дали второй шанс. Я буду распоследним дерьмом, если не дам того же другому.

— Я не заслуживаю такой доброты.