Рулетка судьбы - Антон Чижъ (2019)

Глинкину протянул руку. От такого уважения властей почтальон воспрянул духом и крепко пожал протянутую ладонь. Чем пристав был крайне недоволен: подобного либерального заигрывания с народом не одобрял. Народ должен знать, что власть – это кнут и кулак. А более народу знать не полагается. Так было, так есть и так будет. На том стоит полицейское государство. Крепко стоит, не своротишь…

– Позволите несколько вопросов по существу?

Теперь Глинкин готов был отвечать на любые вопросы, все одно график разноски безвозвратно погиб.

– Почему вы были уверены, что мадам Терновская дома?

– Как же иначе? – удивился почтальон. – Почитай, каждый день к ней захожу. В одно время по маршруту…

– Вчера заходили?

– Никак невозможно. Новый год, праздник, в почтово-телеграфной конторе день неприсутственный. Накопленную корреспонденцию сегодня разношу…

– Мадам Терновская много писем получает?

– Бывает, по три, а то и четыре за день. Да и сама корреспонденцию шлет. – Тут Глинкин осекся: не проболтаться бы про свой заработок.

Пушкин понял, что почтальон имеет небольшой интерес с этих писем: самый веский аргумент, чтобы поднять тревогу.

– Откуда она получала письма?

Почтальон уважительно присвистнул.

– Да уж множество мест. Из Лондона, из Парижа, даже из Нового Йорка в Америке. Также из европейских городов: Висбаден, Гамбург, Монте-Карло… Почитай, весь Всемирный почтовый союз. Таких марок навидался, доложу вам, редкая коллекция могла быть собрана…

– Сегодняшние письма при вас?

Глинкин выразительно похлопал по упитанному боку сумки.

– Здесь они, куда деться.

– Покажите…

Просьба была не так чтобы возможной. Глинкин покосился на пристава: дескать, как поступить, ваше благородие? В ответ получил равнодушную мину: делай как знаешь… Ничего не оставалось, как вынуть два письма. На одном адресом отправления значился Висбаден, на другом – княжество Монако. Глинкин уже протянул руку, чтобы получить их обратно, как вдруг Пушкин сорвал с конверта боковую полоску и вытряс содержимое.

Почтальон потерял дар речи. Да что же это за беззаконие… Что он теперь в конторе скажет, когда вернет недоставленные и вскрытые письма?

Пушкин раскрыл письмо. Все листки состояли из ровных столбцов цифр, написанных черными и красными чернилами. Пристав разглядывал их через плечо.

– Это что же такое, позвольте знать? – спросил он.

– К вам вопрос, господин Нефедьев, – ответил Пушкин, вскрывая другое письмо, пока Глинкин не опомнился; в нем оказались подобные записи. – Вы же с Анной Васильевной в дружеских отношениях. Доложите, чем она занималась, отчего получала из заграничных государств письма со столбиками цифр.

Тут пристава осенило, на что намекает чиновник сыска: уж не военный ли это шифр. Уж не шпионское ли послание?! Или революционерка? Выходит, проглядел у себя под носом такое, за что головы с погонами не сносить…

– Да нет, не может быть, чтоб Анна Васильевна… – начал он.

Пушкин сложил листки и с конвертами сунул Глинкину.

– Все может быть, господин пристав. Теория вероятности этого не отрицает…

– Господин Пушкин… Алексей Сергеевич… Вы уж не того, дорогой мой… – залепетал Нефедьев, вдруг обратившись в ягненка. Он понимал, что теперь жизнь его и карьера в руках этого непонятного человека. Говорят, он и подарков не берет, и не женат, и детей нет, из математиков в полицию пришел, к деньгам равнодушен, лентяй, каких свет не видывал. Как к такому подход найти, если, в самом деле, беда случилась…

– Мне надо вернуться в особняк, – сказал Пушкин, вставая и относя стул.

– Конечно-конечно! Вас проводить? – заторопился пристав.

Про Глинкина, так и сидевшего с ошметками писем, совершенно забыли.