Распутье - Тальяна Орлова, Егор Серебрянский (2020)

– Почему? А, ну да. Как же можно вот так запросто уйти? Вы же теперь народная мстительница.

– Не только поэтому, – я не отреагировала на выпад. – Будем честны, Иван сделает невозможное, чтобы меня отыскать. Тебя, к примеру, пошлет по следу. Я слишком мало знаю Нимовского и слишком хорошо тебя, чтобы ошибиться в этой ставке.

– Тоже верно. – Коша уставился в землю. Он выглядел непривычно растерянным. – Елизавета Андреевна, вы хоть представляете, какая вы дура? Или понимаете, как ребятам приговор подписали? Тому же Пижону – вы ведь так о нем заботились. Что теперь? Нимовский перестрахуется, и если их не предупредить, то в лучшем случае их на попытке и скрутят. Понятно, что Ивана Алексеевича ребята не сдадут, просто сядут по статье.

– В лучшем случае? – уловила я. – Хочешь сказать, что если они просто провалят попытку, то Иван сделает с ними что-то похуже тюрьмы? В курсе, сделает. Так не в этом ли ответ, Коша? Я вообще не знаю Нимовского, но уже могу сопоставлять: пока Иван договаривается с киллерами, Нимовский ищет законные способы его прижать! Всего лишь посадить, не дать продолжать пудрить мозги избирателям, а не убить! Так кто из них лучше? Кто лучше – прокурор, не берущий взяток, или Пижон, который собирается его за это же и укокошить? Когда ты уже сам себе эти же вопросы начнешь задавать, Коша?

– Никогда, – он долго молчал, не поднимая головы. Потом заговорил быстро и тихо: – Елизавета Андреевна, вы такая наивная идеалистка, что как будто вообще не из этого мира реальных обстоятельств. Даже не можете понять, что натворили…

Я подняла тон:

– Да понимаю я, что натворила! У меня от ужаса зубы стучали, но все равно делала. Знаешь, почему? Да потому что не могу больше лежать в темноте, привязанной ремнями к кушетке, не могу выносить эту невозможность хоть что-то сделать – я делаю не потому, что вся такая из себя героиня, а не могу ничего не делать! Страшно вызвать гнев Ивана, умереть страшно, в психушку вернуться страшно, но в той темноте в бездействии остаться страшнее.

– Не говорите мне про страх, Елизавета Андреевна. И про темноту вы ничего не знаете.

– Так расскажи, будь добр! Ты ведь не просто так меня сюда привез, хотя и без того было понятно, что со мной делать. Так возьми и убеди меня, тогда это происшествие останется единственным, и я вдруг поумнею до нужного тебе уровня!

– Хорошо. Мы познакомились с Иваном Алексеевичем в СИЗО, когда он своих ребят вытаскивал после очередной разборки с алаевской братвой. Чистое совпадение. Или нет, если учесть, что взяли меня как раз в районе, которым заправлял старший сын Алаева. Когда тот меня подозревает, что не случайно именно я сынка снял, то не просто так – почти все знают, включая Алаева, что рано или поздно я бы его снял.

– Продолжай, – попросила я, поскольку пауза затянулась.

Коша спокойно кивнул каким-то своим мыслям и заговорил снова:

– Нас лет с двенадцати в детдоме отбирали – пацанов, что покрепче. Девочек тоже брали, но для других задач, сами понимаете. А с четырнадцати уже не жалели, тащили на бои в яму. А мы и шли – за жратву и от невозможности отказаться. Умирали наши редко, но бывало, чаще травмировались – некоторые сами нарывались на серьезные переломы, чтобы их больше не трогали. Ни копейки за это никому не платили, а кто рот откроет – так с разорванным ртом и помрет. Меня тогда многому научили – что никому верить нельзя, что когда жалеешь других – сам оказываешься на дне и что всем, абсолютно всем на свете на тебя насрать. Я видел, как списывали «выбывших» в детдомовских списках – всегда с подписью «суицид». Одни суицидники, смешно слышать, но ведь канало: ни единой проверки, а если и приходили такие, так с любым можно договориться. На самом деле среди нас не было суицидников, мы все хотели жить, эти ямы на каком-то подсознательном уровне вырабатывают инстинкт выжить любой ценой.

На этот раз я не стала торопить, когда он замолчал. И дождалась продолжения: