Король на краю света - Артур Филлипс (2022)

В течение многих месяцев доктор из Константинополя пытался запомнить и тайно сохранить в себе Махмуда Эззедина, изображая англичанина-христианина Мэтью Тэтчера при посторонних, в той мере и с той частотой, какие требовались. Как бы ни сложились обстоятельства, он не станет им перечить, но не превратится в вероотступника, даже если судьбе будет угодно сделать так, что он никогда не покинет этот сырой и серый край, куда его забросили, эту сцену, на которой придется выступать вечно, эту земную преисподнюю, похожую на потусторонний мир, где, по мнению христиан, добродетельные язычники обитали бок о бок с нерожденными младенцами{54}.

Он по-прежнему мог молиться Аллаху, когда оставался один. Запирал дверь в комнатку, прикрывал замочную скважину, вставал в углу — так, чтобы кровать была между ним и дверью, — прижимался к стене, прячась от того, кто мог заглянуть в единственное окно. Там он умудрялся вставать и преклонять колени, кланяться и вновь выпрямляться, скрещивать руки и касаться пола. Прошло много месяцев, прежде чем он забросил попытки делать это пять раз в день, и еще немного месяцев, прежде чем два раза не начали казаться достаточным выражением преданности истинной вере, а через много лет он с трудом вспоминал нужные слова или, что еще хуже, совсем не мог их вспомнить, и отсутствие слов представлялось чем-то непримечательным, строки молитвы пересекались и повторялись, день за днем проходили без того, чтобы он обратился к Богу, назвав Его истинным именем.

Пока умирала надежда, воспоминания продолжали терзать, и поэтому он приступил к поэтапному забвению. Он мог ходить по коридорам своего дома в Константинополе, но при этом не сводил глаз с потолка, ничего и никого не замечая. Он мог сидеть во дворе или на холме над морем и позволять себе вдыхать запах воздуха или лимонного дерева, но целенаправленно оставался в одиночестве.

Он ценой немалых усилий применял защитную забывчивость даже во сне, пробуждаясь от приятнейших видений, ведь они были уловками, заставляющими стремиться к тому, что Бог сделал недостижимым.

Даже месяцами не видя снов о доме, он испытывал потрясение, вспоминая давние сны; их тоже нужно было как-то забыть — эти воспоминания о воспоминаниях, абсурдные, но оттого не менее болезненные. Он помнил свои ощущения, когда просыпался, обуреваемый сильными чувствами: чувствовал запах от волос жены, чувствовал тепло камня утром под босыми ногами, прямо у порога. Долгое время он просыпался от грез внезапно, как будто его сбрасывали с небес, как будто вознесли в рай только для того, чтобы столкнуть со скалы. Во сне он приближался к Константинополю с огромной скоростью, пересекал море, проносился мимо французских кораблей и пиратских судов, летел, как птица или мысль, и волны поднимались от его ног, когда они рассекали водную гладь, точно плавник морской свиньи, если бы это создание могло плыть над водой с той же грацией, что под нею. Он подлетал к берегу Босфора, но его отбрасывало назад, как будто там стояла невидимая стена, за которой жена и ребенок не слышали его криков.

Старому барону Морсби перевалило за пятьдесят. Более одного раза в неделю господина хватали челюсти рока и трепали, как треплет пойманного кролика миниатюрный бигль, протыкая зубами мех, кожу, кровеносные сосуды, мышцы — до самой кости. В памяти барона зияли дыры, теперь они поглощали не только сам припадок, но и несколько часов до него. Возникающий в результате гнев из-за каждой потери прожитого времени становился все сильнее. Предупреждения о том, что надвигается припадок, теперь почти отсутствовали или были настолько вписаны в обычное поведение, что все или ничто казалось предвестником, и он снова просыпался, рвоту на его лице вытирал терпеливый и спокойный доктор, так что временами Морсби мог даже рассмеяться над очередным повторением докучливой сцены.