— Неужели все и впрямь так ужасно? Христиане действительно так отличаются друг от друга? Но ведь отец Елизаветы был католиком? И все короли и королевы до него? Разве он не приказал убить ее мать?

Тэтчер, насколько мог судить Беллок, спрашивал искренне. В том, как чужеземец относился к происходящему, было что-то забавное и обнадеживающее: он вряд ли мог запутаться и сбиться с пути, поддавшись эмоциям.

— Ну, это были совсем другие обстоятельства. Послушайте, мой добрый доктор, я иногда размышлял о том же самом, в те жаркие деньки. Я думал: неужели католики действительно могут быть такими ужасными? Как вы верно подметили, все были католиками, включая моего собственного деда. Разве нет какого-нибудь мирного способа договориться? Но я их видел. И его нет. Они сожгли бы вас заживо просто за неправильные мысли об Иисусе или разрубили на куски, задайтесь вы вопросом, не была ли гостия обычным хлебцем, испеченным знакомым пекарем, а их бормочущий по-латыни священник сказал бы вам, что вы прокляты, если не исповедуетесь, и ваша мать в аду — чтобы ее освободить, надо ему заплатить, и неважно, что этот самый святой отец всего лишь младший брат того самого мальчишки, которому вы каждый день надирали задницу, когда оба были детьми. Уверяю вас, католики были более жестокими, чем мы, и до сих пор такими остаются. Я бы подумал: ну в самом деле, к чему вся эта суета? Зачем сжигать сотни людей только потому, что мы хотим услышать слово Божье на понятном языке? Вы, магометане, не излагаете свои истории на чужом языке, верно? Не проповедуете по-гречески? Нет. Когда я говорю вам, что Яков не может быть католиком и королем одновременно, это не потому что меня волнуют мелкотравчатые вопросы теологии, которые обсуждает университетский люд. Да что я вообще знаю про лимб?

— Разве протестанты, в свою очередь, не убивают и не пытают католиков?

— Сравнение методов без сравнения причин.

— Вы же говорите, что причины — слишком тонкая материя, чтобы некоторые люди могли понять, в чем разница.

— Верно. Так что же тогда остается? Они и их костры, или мы с нашими. Я выбираю нас. — Беллок скорее надеялся, что доктор посмеется над этим. — Нет, серьезно, я говорю вам, что у нас не должно быть короля-католика, потому что мы, англичане, наконец перестали делить людей по этому признаку. Мы договорились. Мы можем жить в мире. Мы англичане и протестанты, два слова — смысл один и тот же. Это величайшее благодеяние Елизаветы. Но если католик придет, чтобы править нами, Лондон истечет кровью, как истекал кровью Париж. Они опять будут сжигать людей заживо так, что останется лишь пепел, или вскрывать, чтобы отыскать в дымящихся внутренностях Господню любовь. Если это не принесет вред здоровью народа, то я даже не знаю, что принесет. И человек, который посвятил себя исцелению, доктор, может предотвратить все это, поставив своевременный диагноз.

Леверет откинулся на спинку стула, перевел дух и посмотрел на своего собеседника, проверяя, что из сказанного до него дошло.

Тэтчер кивнул.

— Какие у них отличительные знаки? Как их можно узнать?

— Кого узнать, дружище?

— Католиков.

— Это облегчило бы мою работу, доктор. Они выглядят совсем как мы. Возможно, это различие не имеет для вас смысла, — сказал великан более спокойным голосом. — Возможно, в вашей религии нет ничего подобного.

— В моей религии? Я для вас по-прежнему мусульманин? Я так долго пытался быть одним из вас, боясь, что стану никем, если не смогу, по крайней мере, быть вами. Но никто мне так и не поверил по-настоящему. Это… досадно. Вы хотите, чтобы я ненавидел католиков? Что ж, ладно — я их ненавижу.

8