Ниточка к сердцу - Эрик Рассел (2022)

«С каких это пор флотские бросают дело на полпути?» – услышал он собственный голос. И громко и твердо произнес:

– Сначала пойдем в гробницу.

* * *

Ни внешностью, ни манерами Леман не напоминал верховного жреца странного звездного культа. Ростом выше среднего для своей расы, мягкий, серьезный и очень старый, он походил на безобидного пожилого библиотекаря, давным-давно променявшего будничную жизнь на пыльные книги.

– Это снимки земного дома Фрейзера, в котором он жил в детстве, – поведал Леман Бентону. – Это его мать, это его отец, а это странное мохнатое существо он называл своей собакой.

Бентон посмотрел, кивнул, ничего не сказал. Все это было обычным, банальным. У каждого парня когда-то был дом. У каждого были отец и мать, и у многих была собака. Он изображал пристальный интерес, которого не испытывал, одновременно украдкой пытаясь оценить число меднолицых в комнате. Шестьдесят или семьдесят – и толпа снаружи. Слишком много.

Леман продолжил с педантичной любознательностью:

– У нас подобных существ нет, и Фрейзер не упоминает их в своих записях. Что такое собака?

Вопрос! На него нужно ответить. Нужно открыть рот и заговорить. Не менее шестидесяти пар глаз уставились на губы Бентона. Не менее шестидесяти пар ушей выжидательно прислушались. Не это ли судьбоносный момент?

Его мускулы непроизвольно напряглись, ожидая удара в спину, и он ответил с жалкой пародией на небрежность:

– Низшее животное, разумное и одомашненное.

Ничего не произошло.

Ослабла ли напряженность – или она изначально существовала лишь в его воображении? Неизвестно.

Леман достал предмет и, обращаясь с ним, словно с драгоценной реликвией, произнес:

– Этот объект Фрейзер называл своим товарищем. Объект дарил ему утешение, хотя мы не понимаем, каким образом.

Предмет оказался старой, изношенной, потертой трубкой, чашечка которой с одной стороны наполовину прогорела. Очередное свидетельство того, какими никчемными кажутся личные сокровища, лишившись владельца. Бентону почудилось, что следует что-то сказать, но он не знал, что именно. Гибберт и Рэндл упорно изображали немых.

К облегчению землян, Леман убрал трубку, не задавая надоедливых вопросов. Следующим экспонатом был принадлежавший мертвому разведчику передатчик радиолуча, с любовно отполированным корпусом и безнадежно проржавевшей начинкой. Именно этот древний аппарат отправил рапорт Фрейзера в ближайший обитаемый сектор, откуда планеты по цепочке доставили его на земную базу.

Затем последовали складной нож, покрытый родием хронометр, бумажник, автоматическая зажигалка – кучка старых, мелких предметов. Четырнадцать раз Бентон холодел от ужаса, отвечая на вопросы или замечания. Четырнадцать раз напряжение – реальное или мнимое – достигало пика и медленно спадало.

– Что это? – спросил Леман, передавая Бентону сложенный документ.

Бентон осторожно развернул бумагу. Официальный бланк завещания и последней воли. На нем было написано несколько слов, торопливым, но аккуратным, твердым почерком.

«Я, Сэмюел Фрейзер из Земного корпуса космических разведчиков, личный номер 727, не владею никаким имуществом, кроме своего доброго имени».

Бентон сложил документ, вернул Леману, объяснил, что это, и перевел надпись на косморечь.

– Он был прав, – заметил Леман. – Но кто может пожелать большего? – Он повернулся к Дорке и произнес несколько текучих слов на местном языке, потом вновь обратился к Бентону: – Мы покажем вам облик Фрейзера. Вы увидите его таким, каким видели мы.

Гибберт толкнул Бентона локтем.

– Почему он залопотал на своем языке? – поинтересовался инженер, поступив аналогичным образом и перейдя на английский. – Я скажу тебе почему. Потому что не хотел, чтобы мы поняли. Готовься, брат, мы добрались до дела. Костями чую.

* * *